Форум
Портал
Последние изображения
Регистрация
ВходРАССКАЗЫ ИЗ ИНДИГИРСКОГО РЮКЗАКА
Участников: 3
Золото :: Золотодобыча :: Книги о золоте
Страница 1 из 1
РАССКАЗЫ ИЗ ИНДИГИРСКОГО РЮКЗАКА
hakas Сб Дек 10, 2011 4:30 pm
© Владимир Никонов
ЭКСПЕДИЦИОННЫЙ ФАРТ
В 1991 году, когда инфляция уже поскакала бешеной лошадью, а крутые еще недавно зарплаты гордых северных инженеров в реальном исчислении стали таять, как снег весной, власти разрешили геологам подрабатывать, добывая попутно с основной работой золото, как в годы войны. Извлеченное дедовским «мускульным» образом золото полагалось сдавать через экспедицию, добытчиков начальство нещадно обсчитывало, но все же получалась весомая прибавка, превосходящая основную зарплату. Те заработанные на кайле и проходнушке деньги давно истрачены, с разной мерой пользы и здравого смысла (иногда и без оного), но остался в памяти романтичный азарт погони за фартом — проспекторской удачей.
В конце августа того года я с небольшой группой сотрудников оказался в верхнем течении реки Адыча — инопланетно красивых горах, насколько богатых, настолько безлюдных и почти невостребованных по своей недоступности. Строго говоря, Адыча — это уже не индигирский бассейн. Вбирая с окрестных гор множество притоков, больших и малых, она стремительно несет свои холодные хрустальные воды на запад, сливаясь с другой северной красавицей по имени Яна. Традиционно здесь проходила граница между сферами влияния двух экспедиций — нашей Верхнеиндигирской и Янской, что базировалась в Батагае. Будучи равноудаленным на 400—500 километров и от Усть-Неры, и от Батагая, поделен этот район был чисто условно, одни и те же площади поочередно изучались с переменным успехом то нерцами, то батагайцами. В последнее десятилетие расцвета северной геологии батагайцы больше преуспели, разведав здесь несколько рудных месторождений, ранее рассматриваемых нерскими геологами как рудопроявления с неясными перспективами. Должен признаться, что я сам приложил к этому руку. Отчаявшись убеждать свое экспедиционное начальство в абсолютной реальности рудных перспектив этой «Земли Санникова», на одном из республиканских совещаний по прогнозу месторождений я без труда убедил в этом своих янских коллег. А чуть позже тайком от своего руководства (никогда не любил собак на сене) отправил письмом в Батагай все необходимые материалы для постановки разведочных работ. Итогом стало очень симпатичное жильное месторождение Вьюн, которое батагайцы успели разведать до начала развала в геологии.
Здесь господствует горная тундра. Полосы рослого лиственничного леса остались только в долинах рек. Гребни горных цепей, острые как ножи (местами можно сесть верхом на водораздел, свесив ноги в разные долины), рассечены провалами седловин и пирамидальными пиками. В среднегорном ярусе рельефа поражает невиданное количество золотого корня — родиолы розовой, необходимого ингредиента для самодельного подобия коньяка. Выше отметки 1700 метров — царство зелено-серого камня, лишенного всякой растительности. Его однообразие нарушается широкой полосой ярко сверкающих на солнце оранжево-желтых, багровых, вишнево-красных пород, обозначающих, словно дорожная разметка, шов гигантского надвига одной геологической толщи на другую. Породы вдоль тектонического срыва раздавлены до чешуйчатой отдельности, пропитаны кварцем и сульфидами, а сульфиды на поверхности под воздействием воды и воздуха превратились в пеструю природную ржавчину.
На пиках любят философски созерцать зоркими зелеными глазами мир у себя под ногами чубуки — величественные снежные бараны Восточной Якутии с лихо закрученными рогами. Этот зверь считается редким, но здесь иные стада насчитывают сотни особей. Поражает легкость, с какой иной рогач весом в полтора центнера, уходя от опасности, не просто скачет вверх, а прямо взлетает по почти отвесной скале. Такой трофей не просто дается в руки и всегда был престижным для любого охотника. Изумителен снежный баран, стоящий на скале в последних лучах солнца, когда закатный свет окрашивает его в яркое золото. Словно ожившее ювелирное творение скифов, как никто чутко воспринимавших красоту этих могучих зверей.
Ягельная тундра в подножьях гор и на платообразных перевалах — прибежище для тысяч оленей, диких и одичавших (некогда отбившихся от колхозных стад и оценивших прелесть вольной жизни). Беглецы от колхозного строя отличаются светлой окраской, для дикарей не свойственной. Среди лиственниц и тальников в долинах нашли приют многочисленные сохатые.
Здешние хребты лишь недавно (в геологическом смысле, конечно, каких-нибудь десять тысяч лет назад) сбросили толстый ледниковый панцирь. Будучи и так высокими — за две тысячи метров, они, избавившись от лишнего груза, растут и поныне. Признаком того являются многочисленные скалы, узкие каньоны с отвесными стенками, по которым то и дело гремят камнепады. Каньоны часто преграждаются фирновыми снежниками — нагромождениями плотного крупнозернистого снега, почти льда, пересыпанного камнями, высотой с пятиэтажный дом. Летом у ручьев не хватает сил целиком размыть эти преграды, и они пробивают в них тоннели длиной в сотни метров. Жутковато и заманчиво в сопровождении непрерывной капели идти по такому тоннелю, местами расширяющемуся в величественные гроты, сквозь «кровлю» которых пробивается голубой свет, призрачный и холодный, а стены время от времени пугающе хрустят. Иногда хруст сменяется шумом падения в воду ледяных отколов. Чем не замок Аримана, где Конан-разрушитель сражался с монстром, спасая принцессу…
Идя по здешним каньонам, следует чутко прислушиваться не только к зарождению камнепадов, от которых не везде можно спастись. Знакомый геолог, Миша Шашкин, рассказывал, как однажды едва не попал под копыта перепуганному стаду оленей. Что-то потревожило их в истоках ручья, стадо бросилось вниз безостановочным потоком, стиснутым с боков вертикальными стенами, как горная река в расщелине. Геолога спас небольшой выступ скалы, за которым он укрылся, прижавшись к стене и в течение бесконечных минут чувствуя на лице горячее дыхание бегущих в панике рогатых зверей.
Подобный рельеф в теории считается абсолютно непригодным для образования и сохранения россыпей. Но здешние кварцевые жилы местами настолько насыщены крупным золотом, что это преодолевает любые теоретические препятствия. Россыпи междуречья Адычи и Джолакага дико богаты. Будучи несколько раз перепаханными — сначала зеками, потом старателями и еще раз старателями, они до сих пор способны преподносить сюрпризы.
Одна из них расположена в узкой, глубоко врезанной V-образной долине ручья Ванино. Название дано явно в чьей-то ассоциации с морским портом, откуда начинался путь на колымскую лагерную Голгофу. «Плотик» россыпи (скальное днище ручья), сложенный монолитными черными роговиками, углублен разработкой на несколько метров. Для того, чтобы добраться до самородков, утрамбованных потоком горной воды в глубокие трещины в скале, последним разработчикам пришлось применить буровзрывные работы. Кругом валяются глыбы взорванной породы с цилиндрическими отверстиями от шпуров под скальный аммонит. Такие работы — дорогое удовольствие, но здесь игра явно стоила свеч. Походив по плотику, выясняем, что оставшееся в западинах днища количество золота не слишком велико, хотя перед нами кто-то здесь пытался промышлять. Возле ручья стоит трехметровый промывочный желоб из листового железа с таким же загрузочным бункером и решетчатым грохотом с подведенным от запруды ручья пожарным рукавом для орошения водой. Рядом валяются рифленые резиновые коврики для улавливания золотин.
Что-то побуждает меня подняться на небольшую террасовую площадку, на 10 метров возвышающуюся над руслом в виде узкой смотровой эстакады. Поначалу она не производит впечатления продуктивной — плейстоценовый ледник гигантским бульдозером выпахал с нее весь речной галечник. Вдруг внимание привлекает бурая глинка, заполняющая скальные трещины, вернее желтые блестки в ней, мерцающие сквозь брызги недавнего дождя. Сковырнув одну из них, присвистываю от приятного удивления — вот оно, да еще какое, размером с ячменное зерно!
Через пять минут терраска напоминает разворошенный муравейник. Лихорадочно мелькают кайла и ломики, носилки мгновенно наполняются грунтом. Когда первая горячка отхлынула, движение приобретает некоторую упорядоченность. Распределив обязанности, посменно расклиниваем трещины, выгребаем сланцевые плитки с глинистой примазкой, несем породу к ручью, сваливаем в бункер, над которым закреплен рукав, самотеком подающий воду.
Вечером снимаем резиновые коврики, ополаскиваем их в ведре, содержимое которого я довожу на лотке. Итого 40 граммов, из них два небольших самородка весом 5 и 3 грамма. Тот, что покрупнее, формой напоминает бегущего зайца, самородок поменьше — зерновой колос. Неплохо для неполного дня работы.
На следующий день добыча вдвое больше. Потом день за днем выход золота постепенно снижается. Когда за день работы намываем всего 20 граммов, энтузиазм угасает. Пора заняться основным геологическим делом — поиском рудных жил.
Здесь нас тоже ждут приятные сюрпризы. Кварцевые жилы, содержащие золото, известны в этой долине задолго до нашего появления. В 1948 году были описаны даже рудные самородки, но в геологическом отчете приводится обескураживающе низкое содержание металла — всего 4 грамма на тонну руды. Стоит взглянуть на эту жилу, как тотчас возникает сомнение. Его здесь явно гораздо больше. Особенно много видимого золота не в кварце, а в зелено-бурой песчанистой глине, слагающей крупные линзы в полотне старой траншеи. Набрав рюкзак этой породы, осторожно сползаю с ней на 500 метров по крутому склону до ближайшей воды. После промывки наша копилка пополняется еще на 40 граммов. Фантастическое содержание! Жаль, нет маленького фуникулера, спускать с горы эту руду, а каждый день таскать ее на загривке по склону, пригодному для тренировки альпинистов, — не шерпы же мы, черт возьми!
Вся эта ванинская эпопея при всей ее азартности не может вытеснить из моей головы почерпнутую из разных источников информацию о заветных ручьях Юнкан и Ягыл, текущих в глубоких ущельях за два перевала к северу отсюда. Говорят, при разработке там вообще не было мелкого золота.
На календаре десятое сентября. В горах зима наступает рано и внезапно. Уже сейчас по ночам стоячая вода покрывается толстой коркой. Поэтому надо спешить.
Сочетая полезное с приятным — плановые поиски руды с пристальным вниманием к россыпным недоработкам, забрасываемся вертолетом на старую базу старателей на слиянии Юнкана и Ягыла. Здесь осталось несколько жилых балков и баня. Рядом с баней все истоптано оленями — их привлекает возможность полизать кучу слипшейся селитры, видимо заменяющей им деликатесную и дефицитную для травоядных соль.
Прилетев под вечер вдвоем с Виталием Корсуковым, обживаем самый приличный с виду балок. Ночью сквозь сон слышим олений топот возле кучи селитры. Утром начинаем работу с Юнкана, более крупного и проходимого ручья. За день набираем с десяток проб из выходов кварцевых жил, а заодно наскребаем 40 граммов из сланцевых «щеток» — ребристых выходов слоистой породы в зачистках плотика. Очень неплохо.
На следующий день идем на Ягыл. После ясной морозной ночи идти приходится по замерзшему руслу каньона. Как только солнце поднялось над горами, загрохотали камнепады — камни оттаяли и пришли в движение. Приходится торопливо карабкаться то на одну скальную стенку, то на другую, чтобы не попасть под их скачущие обломки. Зачистки плотика в нижней части каньона сплошь покрыты ночным льдом, ничего интересного найти здесь не удается. В средней части долины, между двумя фирновыми «плотинами», обнаруживаем уловистую сланцевую щетку. С ходу намываем с десяток граммов. Но меня неудержимо тянет подняться выше по течению. Виталий предпочитает синицу в руке журавлю в небе и остается разбирать щетку, я отправляюсь дальше, переваливаю через нагромождения камней и снега, одну из преград отваживаюсь пройти по летнему тоннелю, пробитому ручьем. Наконец я в самой «головке» россыпи. Здесь почти все днище под ночным льдом, который уже и не думает таять. С трудом обнаруживаю пятачок скального ложа размером 5х5 метров. Рядом с ним на куче старого отвала лежит выбеленная солнцем, рассохшаяся от времени дощатая «проходнушка» — примитивный промывочный агрегат. Значит, есть резон осмотреться повнимательнее.
Еще не дойдя до пятачка, чувствую, как у меня перехватывает горло, а в висках стучит молотком. Эти симптомы мне хорошо знакомы, и я не очень удивляюсь, увидев трещину, наискось идущую через пятачок и напоминающую нитку ярко-желтых бус. Вместо бусин на трещину нанизаны симпатичные угловатые блестящие комки, весом от 100 миллиграммов до 8 граммов. За час работы охотничьим ножом выскабливаю всю глинку из трещины, промываю ее на лотке и получаю сухой металлический остаток весом почти 200 граммов.
Пока я орудовал ножом и лотком, тень на дне каньона сгустилась, и мой рабочий участок подернулся ледком от замерзающих на глазах брызг ручья. Все, больше не судьба.
Возвращаюсь к месту работы Виталия. Он кое-что намыл. Показываю ему весомую спичечную коробку, набитую моим уловом. Он не верит глазам, снимает очки, трет стекла, смотрит, снова трет стекла, потом порывисто говорит: «Пошли туда». Говорю, что поздно. Зима нас опередила. На следующий год я узнаю от знакомых, что в эту голову россыпи ручья Ягыл забрались геологи из Якутска и нашли там самородок весом 860 граммов…
Покончив с фартом, вспоминаем об основной геологической задаче — поисках коренного источника россыпи. Такое крупное золото не может далеко оторваться от материнской жилы. Но эта россыпь — загадка еще та. Ни на склонах, до синевы «выбритых» древним ледником, ни в обломках на дне каньона почти нет жильного кварца — обычного носителя крупного золота. Кое-где видны тонкие прожилки, толщиной с вязальную спицу, тоньше, чем те золотины, что мы намыли. Их облик совершенно не тянет на рудное тело. Правда, в скальных стенках обнажены мощные зоны вкрапленности пирита в ороговикованных сланцах. На Урале, в Сибири и Средней Азии такие зоны пиритизации часто концентрируют золото. Но здесь, в Восточной Якутии, подобная связь отмечается не часто. От полного отсутствия альтернативы беру бороздовую пробу с одной из таких зон. К моему безмерному удивлению, пробирный анализ покажет в ней содержание золота 5 граммов на тонну, очень приличное, если учесть мощность зоны в десятки метров. И все же самородков это не объясняет.
К вечеру наши маршрутные пути с Виталием разошлись. На стоянку я прихожу затемно. Моего напарника еще нет. Чтобы день закончился на самой благостной ноте, я затапливаю баню, быстро раскочегариваю печку докрасна. В это время окончательно темнеет. Тут я вспоминаю о ночном оленьем топоте вокруг бани. Перед тем, как отправиться в парилку, прихватываю из балка ружье и ставлю его возле входной двери. Не успел плеснуть на раскаленные камни и пару ковшиков, как слышу топот и сопение за стеной. Раскрываю входную дверь. В темноте смутно различаю силуэты оленей, мечущихся вокруг. Не переступая порога, наудачу стреляю по движущейся тени.
Сегодня определенно мой день. Если уж везет, то во всем. Олень летит кувырком, остальные разбегаются. Подхожу с зажженной лучиной. Зверь умер без агонии. Когда утром мы его разделаем, выяснится, что я попал в сердце.
Поисковые пробы мы складируем на краю вертолетной площадки — прихватим на отлете домой. С собой берем только банку из-под растворимого кофе, в которой при встряхивании весело позвякивают почти 300 граммов блестящих желтых комочков. И еще столько оленины, сколько можем унести через два перевала. Остальное заворачиваем в найденный здесь старый тент и прячем в полуразрушенном балке. Тепла уже нет, мясо не пропадет до нашего отлета.
С сожалением покидаем столь удачное для нас место. Осталось перейти через два горных ручья, преодолеть два перевала и спуститься в свою долину. Но ощущение фарта окрыляет. Двадцать километров проходим на одном дыхании.
По возвращении в устье ручья Ванино обнаруживаем, что зима настигает и здесь. Вода в русле возле жилого балка ушла в землю, оставив лишь насквозь промороженные лужи. Приходится подниматься к замерзшему водопаду на притоке ручья, где удобно скалывать лед и доставлять воду домой в рюкзаках в твердом виде. Пока снег не покрыл сплошным покровом горы, мы с Виталием успеваем разгадать одну давнюю загадку.
За 20 лет до описанных событий некто Гера Неганов, сын первооткрывателя богатейшей индигирской россыпи Диринь-Юрях, будучи новоиспеченным техником-геологом, промывал шлихи в каменистом распадке между речками Аулачан и Дарпичан и нашел в русле обломки сплошной массы сульфидных минералов — нечастое явление в Восточной Якутии. У него хватило потомственного чутья распознать в находке нечто ценное и наколотить с нее пробу, показавшую довольно высокое содержание золота и очень высокое — серебра. Золото-серебряная руда — обычное явление в вулканических поясах Северо-Востока, но среди глинистых сланцев и песчаников ей, по бытующим представлениям, делать нечего. Прогнозировать богатое серебро в осадочных породах в ту пору было равноценно признанию в профессиональной непригодности. Это как если бы кто-то предложил поискать изумруды в известняковых карьерах ближнего Подмосковья.
На защите полевых материалов начальство от этой находки отмахнулось, самого Геру обвинили чуть ли не в подлоге, он вдрызг, почти до драки разругался с маститым главным геологом экспедиции, хлопнул дверью, ушел в старатели и с тех пор ни разу не пожалел об этом. За исключением одной не вынутой из памяти занозы — крупных обломков с металлическим блеском на дне безымянного распадка, которые никого не заинтересовали. До того момента, как эта заноза плавно переместилась в мою голову и застряла там.
В один из последних относительно погожих дней выходим на острый скальный гребень, в который упирается своей вершиной означенный распадок. Ни на гребне, ни на склонах ручья нет ни одной травинки, все пространство буровато-серых камней просматривается насквозь. Как будто нет ничего примечательного. Сползаем с гребня ближе к руслу и натыкаемся на крупные глыбы странного кварца — не белого, как обычно, а зеленовато-бурого. Цвет жильных обломков обусловлен окислением гнезд и прожилков всевозможных сульфидов свинца, цинка, меди, мышьяка, железа. И, как потом выяснится, серебра. Содержание его в наших пробах достигнет пуда на тонну руды. Да еще золота в руде столько, что и серебра не надо, чтобы возопить о поисковом успехе. Почти на километр проследим мы свал рудных обломков вдоль крупной жилы бурого кварца, рассекающей оба склона гребня, а на вершине разбегающейся в разные стороны, как щупальца осьминога.
По окончании сезона, как обычно, нудное ожидание вертолета. Поисковых отрядов по тайге множество, а в местном авиаотряде на ходу машины две-три, да еще заявки от оленеводов, старателей, да еще нелетная погода через день. В ожидании «борта» отправляюсь со своей пятизарядкой вниз по ручью, в сторону Адычи. Не пройдя двух километров, замечаю на поляне могучего сохатого. Расстояние метров 150, для гладкоствольного оружия далеко. Пытаюсь поближе подкрасться по заснеженным кустам, шорох или запах на ветру, мечущемуся по долине, меня выдает, зверь уходит. Иду по его следам, снова вижу его на очередной поляне на той же дистанции, и опять неудача. Так я угнал лося в необъятную адычанскую долину и там потерял окончательно.
Возвращаюсь домой, спрашиваю у Шуры Петрова его карабин и снова иду на поиски мяса, которое не лишнее будет зимой, которая после всех тревожных событий в Москве, в предчувствии полного крушения империи, неизвестно какой окажется. Безрезультатно пройдя свой ручей до устья, делаю большой круг по правой террасе Адычи и опять посреди широкой круглой поляны замечаю лося, вроде помельче, но ничего, и этот сойдет. На этот раз не пытаюсь подойти ближе, для карабина дистанция нормальная, но вот незадача: уже темнеет, мушка не различима с контуром зверя. Вспоминаю совет бывалых стрелков, совмещаю мушку с прорезью на фоне снега чуть левее цели, плавно смещаю вправо и стреляю. Лось сразу падает. Вот удача! Положить крупного зверя с одного выстрела, в сумерках, с приличной дистанции. Даже не перезарядив оружие, в эйфории шагаю к трофею. Когда до него остается метров двадцать, лось вдруг вскакивает и уносится в лесную чащу.
Обескураженный таким поворотом событий, не сразу соображаю, что надо делать. Наконец, передергиваю затвор и отправляюсь на поиски.
След ведет в густые заросли молодых лиственниц, выросших на месте старого горельника. В них и при свете дня видимость от силы десять метров. Не успел я сделать двух кругов по лесу, как померкли последние блики света и адычанская долина погрузилась во тьму. Кругом горбатятся черные выворотни корней упавших обгорелых деревьев, ночью отличимые от залегшего сохатого только на ощупь. Зная, как опасен бывает потревоженный осенний лось и что он может сделать с неосторожным обидчиком, медленно пробираюсь сквозь заросли, рывком разворачиваясь со вскинутым стволом на любой шорох. Наконец, мне приходится признаться самому себе в неудаче.
Стоило мне свернуть в долину нашего ручья, как в довершение к разочарованию на меня обрушивается холодный встречный ветер. Выстуженный на склонах гор воздух к ночи тяжелеет и стекает вниз, как вода, разгоняясь по узким долинам, словно в аэродинамической трубе. Временами его порывы столь плотные, что мне приходится идти по заснеженным валунам и корягам, ложась на ветер.
Рано утром мы отправляемся вчетвером на поиски моего, как я все же думаю, подранка. Находим вчерашнюю поляну, цепью входим в лес. И сразу натыкаемся на тушу зверя. В десяти шагах от нее проходит след одного из моих ночных галсов. Несдобровать бы мне, будь у зверя силы еще раз встать на ноги. Но сил у него хватило только на один рывок. Наскоро разделав не успевшую застыть тушу, тремя ходками переносим мясо в лагерь.
По возвращении в Усть-Неру выясняется, что наши коллеги из других поисковых отрядов зарабатывали свой золотой зачет проще и эффективнее. Не пытаясь самостоятельно извлечь металл в чистом виде, они кто ломами, а кто и аммонитом разбирали рудные «столбы» в жилах — участки аномального скопления золота в кварце, в которых среднее содержание составляет от 200 граммов до килограмма на тонну руды. Отбитая на Имтачане, Люнкидали и других жилах, аномально богатых даже для Индигирки, руда вывозилась на Сарылахскую обогатительную фабрику, стоимость извлеченного там золота за вычетом услуг фабрики и еще много чего другого шла в доход добытчикам. Не столь романтично, как самородки, звякающие в банке из-под кофе, но более доходно. На следующий сезон у нас намечено плановое обследование знаменитой Тунгусской жилы, попробуем и мы заработать сходным образом.
За зиму жизнь в стране в целом и нашем районе в частности изменилась до неузнаваемости, в чем-то в лучшую сторону, а в чем-то и не очень. Сопровождающее крушение любой империи взаимное осатанение, когда доблестью вдруг становится готовность обманывать, рвать и расталкивать окружающих, добралось и до «северов». С первых дней промывочного сезона 1992 года пошли тревожные сообщения о разбойных нападениях на старательские промприборы, не обошлось без жертв. Кто знает, чем заканчивались в это время встречи конкурирующих нелегальных добытчиков в глухих местах, где очень легко прячутся концы в воду, если и в более спокойные времена они иногда заканчивались огнем на поражение…
В свете таких веяний нам вдруг беспрепятственно стали выдавать на сезон не только разрешения на ношение гладкоствольного оружия, как правило, своего личного охотничьего, но и нарезного оружия близкого боя — пистолетов и револьверов. Геологи восприняли это новшество, как мальчишки, не наигравшиеся в ковбоев. Мне достался добрый старый наган.
В июне мы оказались в верховьях Делянкира — пограничной реки на стыке Якутии и Магаданской области. Здесь также проходит граница между эшелонами горных цепей и огромным тундровым плато. Это безлесное плато («чистай» по-якутски), выпаханное плейстоценовыми ледниками, словно исполинским бульдозером, — унылая равнина, усеянная гранитными валунами с плотной бурой коркой, покрытая мхом и карликовыми кустиками полярной ивы и березки, открытая всем ветрам с их неумолчным разбойничьим свистом, летом превращается в прибежище домашних оленей от комарья. Горы по сравнению с прошлогодними адычанскими скальными пиками кажутся невысокими и внешне скучноватыми. Но в них тоже есть золото. Нас влечет жила, кварц из которой еще в 1942 году дробился в примитивных ступах и тут же промывался, дав дюжину килограммов золота. С жилой связана богатая Тунгусская россыпь в одноименном правом притоке Делянкира.
Любая мало-мальски развитая долина в гористой местности — природная дробильно-сортировочная и обогатительная фабрика, и Тунгусский ручей не исключение. Разносимые течением обломки рудного кварца соударяются с другими камнями, дробятся и истираются, как в шаровой мельнице, высвобождаемые частицы золота пробиваются вниз, к «плотику» — скальному основанию россыпи, сквозь вибрирующий в потоке воды слой песка и гальки. Большой удельный вес желтого металла держит его свободные частицы на месте, как маленькие якоря, в то время как другие минералы медленно сносятся ниже по течению. Ежесуточные колебания температур, типичные для высоких широт (как, впрочем, и для полупустынь) помогают золотинкам расшатывать жильную оболочку — скорость теплового расширения у металла намного выше, чем у кварца. Когда дневная температура отличается от ночной на 20 градусов, золотины ведут себя подобно цыплятам в яйце. Поэтому богатейшие россыпи золота на планете сосредоточены не в благодатных тропиках, а неподалеку от Полярного круга (Колыма, Якутия, Чукотка, Восточная Сибирь, Аляска, Северо-Запад Канады), либо в жарких степях и полупустынях (Австралия, Калифорния, Забайкалье, Монголия).
Повинуясь планетарным закономерностям, обломки рудного кварца, вынесенные крохотным распадком с медленно разрушающейся жилы, разнеслись по долине Тунгусского ручья и сформировали россыпь, из которой добыто несколько тонн золота. Кое-что осталось и в самой жиле, еще не срезанной под корень ветрами, водами и силой тяжести.
Поднявшись на безлесный водораздел ручьев Тунгусского и Незаметного, на его восточном склоне видим следы горных работ военных лет. По жиле пройдена траншея тридцатиметровой длины, успевшая полностью засыпаться обломками пород, сползающих с вершины хребта. Чуть ниже в виде деревенского колодца с талой водой выступает из мерзлого грунта сруб крепления разведочного шурфа. Рядом на выровненной площадке размером 20х20 метров — навал обломков кварца, вмещающих пород и глины, кварц большей частью раздроблен до размера ореха.
Убедившись, что до полотна траншеи с нетронутой рудой нам не добраться, начинаем перебирать обломки кварца, оставшиеся не раздробленными в 1942 году. Тотчас убеждаемся, что любая разновидность кварца — белого друзовидного, черно-белого полосчатого, как бурундучья спина, яркого зелено-синего от выцветов минералов меди, чугунно-серого от густых вкраплений и сплошных линз сульфидов, содержит золото. Здесь не нужно никакой лаборатории и сложных анализов, чтобы убедиться в этом. Вот они, сияющие на солнце яркие соломенно-желтые «жуки», причудливые изломанные проволочки, угловатые зерна с пробой от 920 до 960 — почти чистое золото. До сих пор горько сожалею, что в чрезмерном законопослушании не оставил себе уникальный экспонат — кусок полосчатого кварца, из которого выползает «морская змея» — плавно изогнутая золотая ленточка длиной почти сорок миллиметров, со вскинутой вверх «шеей» и плоской треугольной головой.
Вездехода в нашем распоряжении нет, поэтому единственным транспортным средством для доставки руды в лагерь является собственная спина. Вскоре мы замечаем, что за полвека часть рудных обломков успела измельчиться в пыль, и в этой пыли присутствуют крупные золотины. Тотчас просыпается желание промыть такой замечательный грунт. Ручей шумит далеко внизу, но вода есть в шурфе, который недолго превратить в колодец. Для промывки понадобится «проходнушка».
Проходнушка — незатейливый промывочный агрегат, устанавливаемый под струю воды, старый, как суровый мир, в котором живет золотоискательское ремесло. Дощатый желоб длиной метр с небольшим, сверху кладется вогнутая перфорированная жесть или решетка — примитивный грохот для отсеивания крупных камней, на дне желоба рифленый резиновый коврик, прибитый реечными планками — и все. На хорошей сланцевой «щетке» с глинкой по скальным трещинам в плохо зачищенном плотике богатой россыпи с помощью этого транспортируемого на плече устройства при везении можно намыть несколько десятков граммов в день. Совмещая добычу с плановыми поисковыми маршрутами, я видел несколько таких устройств на соседнем ручье Незаметном, издавна облюбованном «нелегалами». Отправляюсь туда с целью позаимствовать одну из них (вероятно, не лучший в моей жизни поступок, с точки зрения того, кто доставил сие дощатое изделие за 70 километров от дороги). За две недели трудов праведных мы убедились, что, кроме нас, здесь нет никаких других хищников, ни двуногих, ни четвероногих. Поэтому я ограничиваюсь неразлучным наганом.
Выйдя в «головку» россыпи ручья Незаметного, сплошь изрытую свежими ямами вольных золотодобытчиков, взваливаю на загривок нехитрый промывочный агрегат и иду обратно по старой грунтовой дороге. И тут замечаю нечто, побудившее осторожно положить на землю проходнушку, присесть за камень и вытащить наган. На другом берегу ручья стоит дикая коза. Расстояние метров 20—25, можно попробовать достать ее. Перехватив для упора на киношный манер левой рукой запястье правой, стреляю и ухитряюсь пробить навылет жертве обе лопатки. Эти места обычно изобилуют копытными, но нынче у них некстати для нас случилась какая-то миграция, и это первое свежее мясо в сезоне. Наскоро разделав добычу, складываю куски в ту же проходнушку и с приятно потяжелевшим грузом иду в лагерь.
Едва успел выйти из долины Незаметного в долину Делянкира, как вдруг слышу шум камней на склоне у себя за спиной. Вдогонку за мной вприпрыжку скачут мои соратники во главе с двухметровым Валерой Шупиковым со стволами наперевес, и вид у них одновременно воинственный и встревоженный. Оказывается, с вершины хребта они узрели неведомо чей трактор, уверенно направляющийся в тот же ручей, что и я. Ветер дул в сторону трактора, поэтому мне в шуме горного потока звук мотора был не слышен. Похватав оружие, они кинулись мне в подкрепление.
До конфликта дело не дошло. Со склона горы мои друзья увидели, как неопознанный трактор, не успев зайти в устье Незаметного, резко развернулся и ушел обратно. Возможно, тракторист расслышал мой выстрел и решил, что заветная долина занята, и не стал испытывать судьбу. Не знал чудак, что нынче мы ему не конкуренты. Любой из тех, кто втайне от властей рылся в золотых долинах, посчитал бы нас за психов, увидав, как мы ведрами поднимаем талую воду из шурфа на вершине горы и поливаем ею какую-то дресву, совершенно не похожую на речной грунт. Так что вполне могли мирно разойтись. По-хорошему, можно было и бутылку отдать за аренду проходнушки.
В один прекрасный день я задумал посетить забытую Богом и людьми таежную речку с привлекательным названием Фарт. Лет за десять до этого ее перепахали старательские бульдозеры, выгребли с ложа долины приличное количество золота. Я надеялся найти там бочки со шлихами — обычные 250-литровые железные емкости, в которые складируют концентрат с промприборов после его доводки — извлечения из него золота. Поскольку доводки без потерь желтого металла не бывает, то из иной бочки при повторной промывке можно извлечь до сотни, а то и более граммов «рыжухи». Все зависит от квалификации и добросовестности доводчика. Понятно, чем ниже и то, и другое, тем больше золота может заваляться в такой бочке. Такие бочки полагалось опечатывать и отвозить на централизованную шлихообогатительную установку для доизвлечения металла, однако в нашем застарелом разгильдяйстве так делалось не всегда.
Собираясь в свой поход и памятуя о лихих людях — моих возможных конкурентах, я экипировался почти как персонаж вестерна. Пятизарядная автоматическая гладкостволка МЦ 21-12, надежная и мощная, наган и самодельный массивный нож с хорошей метательной баллистикой в придачу. Сходство, по крайней мере, в моих собственных глазах, усиливала широкополая фетровая шляпа с загнутыми краями, приобретенная за 6 лет до этого в Риге, тогда еще не чужеземной столице. Словом, «Мальбрук в поход собрался».
Для того, чтобы попасть в заветную долину, мне пришлось преодолеть два горных перевала и пройти 17 километров в один конец. Это если мерить на карте по линейке. Верховья Фарта оказались настоящей чащобой — узким распадком, сплошь заросшим густой лиственничной порослью и тальником вдоль русла. Скверную проходимость местами скрашивала лишь натоптанная звериная тропа. К отработанному старательскому полигону я вышел под вечер.
Старатели прежних лет оказались рачительными людьми и никаких шлиховых бочек мне не оставили. Но в плотике — зачищенном бульдозерами скальном ложе долины — обнаружились прожилки кварца с сульфидами. Я уподобился гончей, взявшей след, в надежде, что полоски кварца в скале, подобно нити Ариадны, приведут меня к рудному «столбу» — скоплению жильного золота. При этом то и дело поглядывал вниз по течению, в сторону слияния Фарта с крупной рекой Артык, откуда, по моим представлениям, могли явиться нежеланные гости. Постепенно убедился, что в долине, кроме меня, нет ни одного двуногого существа. К вечеру распогодилось, теплый ветер со стороны Артыка выдул с полигона всех комаров и прочий гнус, и я не упустил редкой в июльской тайге возможности позагорать, не боясь быть съеденным заживо. Раздевшись до трусов, сбросив опостылевшие, отсыревшие от пота болотники, аккуратно сложил свою одежду и обувь между терриконами промытой породы, сверху пристроил все свое грозное оружие и с азартом принялся прослеживать жильную зону на зачищенном скальном плотике, четкую, как линия судьбы на ладони.
Рудного столба я так и не нашел, а может, просто не успел дойти до него. Внезапно до моего слуха донесся перестук камней. Звук исходил сверху долины, откуда я пришел сам и не ждал никаких сюрпризов. «Наверное, олень прошел» — успокоил я себя и продолжил свои поиски. И вдруг настолько явственно ощутил чей-то взгляд на своей спине, до озноба по хребту, что понял: это не олень. Резко обернувшись, увидел чью-то голову, мелькнувшую над терриконом, со шляпой вместо рогов. Потом над камнями приподнялись еще две. Над тем самым терриконом, за которым аккуратно сложены мои одежда, сапоги и оружие. Все, кажется, влип в переплет.
Мгновенно разыгравшееся воображение услужливо нарисовало картинку, заимствованную из «Белого солнца пустыни»: небритый тип крутит на пальце мой наган и вопрошает: тебя как — сразу или сначала чтобы помучился? И нет во мне киношной лихости товарища Сухова, чтобы выпутаться из беды, и никакой Саид не придет на помощь. Неоткуда ему взяться на речке Фарт. Бежать бесполезно — на открытом полигоне я как на ладони. Да и далеко ли пробежишь по горной тайге, кишащей комарами, в трусах и босиком?
Делать нечего, с гулко бьющимся сердцем, на свинцовых ногах в ожидании возможной расправы иду навстречу людям, завладевшим моим имуществом. В голове крутится мысль: как они смогли обойти меня сверху? Медленно обхожу террикон, скрывающий невесть откуда взявшихся незнакомцев, — и гора с плеч. Чуть не задохнувшись от облегчения, вижу трех якутов. Или эвенов. С одного взгляда их не различить. Рядом с ними оседланные кони. Все, можно расслабиться. Эти ребята могут быть дурноваты в бытовой пьянке, поссорившись, способны и за ствол схватиться, но чтобы нападать на горняков, геологов — такого сроду не было, наверное, и не будет.
Пришельцы тоже с любопытством разглядывают одинокого незнакомца, полуголого и босого. В тайге такого не часто увидишь. Называю себя, свою должность и организацию. Один из них, как выяснилось, эвенов-пастухов из поселка Сасыр, что на далекой реке Мома, с некоторым недоверием не то спрашивает, не то утверждает: геологи в одиночку не ходят. Ишь, какой грамотный на мою голов
ЭКСПЕДИЦИОННЫЙ ФАРТ
В 1991 году, когда инфляция уже поскакала бешеной лошадью, а крутые еще недавно зарплаты гордых северных инженеров в реальном исчислении стали таять, как снег весной, власти разрешили геологам подрабатывать, добывая попутно с основной работой золото, как в годы войны. Извлеченное дедовским «мускульным» образом золото полагалось сдавать через экспедицию, добытчиков начальство нещадно обсчитывало, но все же получалась весомая прибавка, превосходящая основную зарплату. Те заработанные на кайле и проходнушке деньги давно истрачены, с разной мерой пользы и здравого смысла (иногда и без оного), но остался в памяти романтичный азарт погони за фартом — проспекторской удачей.
В конце августа того года я с небольшой группой сотрудников оказался в верхнем течении реки Адыча — инопланетно красивых горах, насколько богатых, настолько безлюдных и почти невостребованных по своей недоступности. Строго говоря, Адыча — это уже не индигирский бассейн. Вбирая с окрестных гор множество притоков, больших и малых, она стремительно несет свои холодные хрустальные воды на запад, сливаясь с другой северной красавицей по имени Яна. Традиционно здесь проходила граница между сферами влияния двух экспедиций — нашей Верхнеиндигирской и Янской, что базировалась в Батагае. Будучи равноудаленным на 400—500 километров и от Усть-Неры, и от Батагая, поделен этот район был чисто условно, одни и те же площади поочередно изучались с переменным успехом то нерцами, то батагайцами. В последнее десятилетие расцвета северной геологии батагайцы больше преуспели, разведав здесь несколько рудных месторождений, ранее рассматриваемых нерскими геологами как рудопроявления с неясными перспективами. Должен признаться, что я сам приложил к этому руку. Отчаявшись убеждать свое экспедиционное начальство в абсолютной реальности рудных перспектив этой «Земли Санникова», на одном из республиканских совещаний по прогнозу месторождений я без труда убедил в этом своих янских коллег. А чуть позже тайком от своего руководства (никогда не любил собак на сене) отправил письмом в Батагай все необходимые материалы для постановки разведочных работ. Итогом стало очень симпатичное жильное месторождение Вьюн, которое батагайцы успели разведать до начала развала в геологии.
Здесь господствует горная тундра. Полосы рослого лиственничного леса остались только в долинах рек. Гребни горных цепей, острые как ножи (местами можно сесть верхом на водораздел, свесив ноги в разные долины), рассечены провалами седловин и пирамидальными пиками. В среднегорном ярусе рельефа поражает невиданное количество золотого корня — родиолы розовой, необходимого ингредиента для самодельного подобия коньяка. Выше отметки 1700 метров — царство зелено-серого камня, лишенного всякой растительности. Его однообразие нарушается широкой полосой ярко сверкающих на солнце оранжево-желтых, багровых, вишнево-красных пород, обозначающих, словно дорожная разметка, шов гигантского надвига одной геологической толщи на другую. Породы вдоль тектонического срыва раздавлены до чешуйчатой отдельности, пропитаны кварцем и сульфидами, а сульфиды на поверхности под воздействием воды и воздуха превратились в пеструю природную ржавчину.
На пиках любят философски созерцать зоркими зелеными глазами мир у себя под ногами чубуки — величественные снежные бараны Восточной Якутии с лихо закрученными рогами. Этот зверь считается редким, но здесь иные стада насчитывают сотни особей. Поражает легкость, с какой иной рогач весом в полтора центнера, уходя от опасности, не просто скачет вверх, а прямо взлетает по почти отвесной скале. Такой трофей не просто дается в руки и всегда был престижным для любого охотника. Изумителен снежный баран, стоящий на скале в последних лучах солнца, когда закатный свет окрашивает его в яркое золото. Словно ожившее ювелирное творение скифов, как никто чутко воспринимавших красоту этих могучих зверей.
Ягельная тундра в подножьях гор и на платообразных перевалах — прибежище для тысяч оленей, диких и одичавших (некогда отбившихся от колхозных стад и оценивших прелесть вольной жизни). Беглецы от колхозного строя отличаются светлой окраской, для дикарей не свойственной. Среди лиственниц и тальников в долинах нашли приют многочисленные сохатые.
Здешние хребты лишь недавно (в геологическом смысле, конечно, каких-нибудь десять тысяч лет назад) сбросили толстый ледниковый панцирь. Будучи и так высокими — за две тысячи метров, они, избавившись от лишнего груза, растут и поныне. Признаком того являются многочисленные скалы, узкие каньоны с отвесными стенками, по которым то и дело гремят камнепады. Каньоны часто преграждаются фирновыми снежниками — нагромождениями плотного крупнозернистого снега, почти льда, пересыпанного камнями, высотой с пятиэтажный дом. Летом у ручьев не хватает сил целиком размыть эти преграды, и они пробивают в них тоннели длиной в сотни метров. Жутковато и заманчиво в сопровождении непрерывной капели идти по такому тоннелю, местами расширяющемуся в величественные гроты, сквозь «кровлю» которых пробивается голубой свет, призрачный и холодный, а стены время от времени пугающе хрустят. Иногда хруст сменяется шумом падения в воду ледяных отколов. Чем не замок Аримана, где Конан-разрушитель сражался с монстром, спасая принцессу…
Идя по здешним каньонам, следует чутко прислушиваться не только к зарождению камнепадов, от которых не везде можно спастись. Знакомый геолог, Миша Шашкин, рассказывал, как однажды едва не попал под копыта перепуганному стаду оленей. Что-то потревожило их в истоках ручья, стадо бросилось вниз безостановочным потоком, стиснутым с боков вертикальными стенами, как горная река в расщелине. Геолога спас небольшой выступ скалы, за которым он укрылся, прижавшись к стене и в течение бесконечных минут чувствуя на лице горячее дыхание бегущих в панике рогатых зверей.
Подобный рельеф в теории считается абсолютно непригодным для образования и сохранения россыпей. Но здешние кварцевые жилы местами настолько насыщены крупным золотом, что это преодолевает любые теоретические препятствия. Россыпи междуречья Адычи и Джолакага дико богаты. Будучи несколько раз перепаханными — сначала зеками, потом старателями и еще раз старателями, они до сих пор способны преподносить сюрпризы.
Одна из них расположена в узкой, глубоко врезанной V-образной долине ручья Ванино. Название дано явно в чьей-то ассоциации с морским портом, откуда начинался путь на колымскую лагерную Голгофу. «Плотик» россыпи (скальное днище ручья), сложенный монолитными черными роговиками, углублен разработкой на несколько метров. Для того, чтобы добраться до самородков, утрамбованных потоком горной воды в глубокие трещины в скале, последним разработчикам пришлось применить буровзрывные работы. Кругом валяются глыбы взорванной породы с цилиндрическими отверстиями от шпуров под скальный аммонит. Такие работы — дорогое удовольствие, но здесь игра явно стоила свеч. Походив по плотику, выясняем, что оставшееся в западинах днища количество золота не слишком велико, хотя перед нами кто-то здесь пытался промышлять. Возле ручья стоит трехметровый промывочный желоб из листового железа с таким же загрузочным бункером и решетчатым грохотом с подведенным от запруды ручья пожарным рукавом для орошения водой. Рядом валяются рифленые резиновые коврики для улавливания золотин.
Что-то побуждает меня подняться на небольшую террасовую площадку, на 10 метров возвышающуюся над руслом в виде узкой смотровой эстакады. Поначалу она не производит впечатления продуктивной — плейстоценовый ледник гигантским бульдозером выпахал с нее весь речной галечник. Вдруг внимание привлекает бурая глинка, заполняющая скальные трещины, вернее желтые блестки в ней, мерцающие сквозь брызги недавнего дождя. Сковырнув одну из них, присвистываю от приятного удивления — вот оно, да еще какое, размером с ячменное зерно!
Через пять минут терраска напоминает разворошенный муравейник. Лихорадочно мелькают кайла и ломики, носилки мгновенно наполняются грунтом. Когда первая горячка отхлынула, движение приобретает некоторую упорядоченность. Распределив обязанности, посменно расклиниваем трещины, выгребаем сланцевые плитки с глинистой примазкой, несем породу к ручью, сваливаем в бункер, над которым закреплен рукав, самотеком подающий воду.
Вечером снимаем резиновые коврики, ополаскиваем их в ведре, содержимое которого я довожу на лотке. Итого 40 граммов, из них два небольших самородка весом 5 и 3 грамма. Тот, что покрупнее, формой напоминает бегущего зайца, самородок поменьше — зерновой колос. Неплохо для неполного дня работы.
На следующий день добыча вдвое больше. Потом день за днем выход золота постепенно снижается. Когда за день работы намываем всего 20 граммов, энтузиазм угасает. Пора заняться основным геологическим делом — поиском рудных жил.
Здесь нас тоже ждут приятные сюрпризы. Кварцевые жилы, содержащие золото, известны в этой долине задолго до нашего появления. В 1948 году были описаны даже рудные самородки, но в геологическом отчете приводится обескураживающе низкое содержание металла — всего 4 грамма на тонну руды. Стоит взглянуть на эту жилу, как тотчас возникает сомнение. Его здесь явно гораздо больше. Особенно много видимого золота не в кварце, а в зелено-бурой песчанистой глине, слагающей крупные линзы в полотне старой траншеи. Набрав рюкзак этой породы, осторожно сползаю с ней на 500 метров по крутому склону до ближайшей воды. После промывки наша копилка пополняется еще на 40 граммов. Фантастическое содержание! Жаль, нет маленького фуникулера, спускать с горы эту руду, а каждый день таскать ее на загривке по склону, пригодному для тренировки альпинистов, — не шерпы же мы, черт возьми!
Вся эта ванинская эпопея при всей ее азартности не может вытеснить из моей головы почерпнутую из разных источников информацию о заветных ручьях Юнкан и Ягыл, текущих в глубоких ущельях за два перевала к северу отсюда. Говорят, при разработке там вообще не было мелкого золота.
На календаре десятое сентября. В горах зима наступает рано и внезапно. Уже сейчас по ночам стоячая вода покрывается толстой коркой. Поэтому надо спешить.
Сочетая полезное с приятным — плановые поиски руды с пристальным вниманием к россыпным недоработкам, забрасываемся вертолетом на старую базу старателей на слиянии Юнкана и Ягыла. Здесь осталось несколько жилых балков и баня. Рядом с баней все истоптано оленями — их привлекает возможность полизать кучу слипшейся селитры, видимо заменяющей им деликатесную и дефицитную для травоядных соль.
Прилетев под вечер вдвоем с Виталием Корсуковым, обживаем самый приличный с виду балок. Ночью сквозь сон слышим олений топот возле кучи селитры. Утром начинаем работу с Юнкана, более крупного и проходимого ручья. За день набираем с десяток проб из выходов кварцевых жил, а заодно наскребаем 40 граммов из сланцевых «щеток» — ребристых выходов слоистой породы в зачистках плотика. Очень неплохо.
На следующий день идем на Ягыл. После ясной морозной ночи идти приходится по замерзшему руслу каньона. Как только солнце поднялось над горами, загрохотали камнепады — камни оттаяли и пришли в движение. Приходится торопливо карабкаться то на одну скальную стенку, то на другую, чтобы не попасть под их скачущие обломки. Зачистки плотика в нижней части каньона сплошь покрыты ночным льдом, ничего интересного найти здесь не удается. В средней части долины, между двумя фирновыми «плотинами», обнаруживаем уловистую сланцевую щетку. С ходу намываем с десяток граммов. Но меня неудержимо тянет подняться выше по течению. Виталий предпочитает синицу в руке журавлю в небе и остается разбирать щетку, я отправляюсь дальше, переваливаю через нагромождения камней и снега, одну из преград отваживаюсь пройти по летнему тоннелю, пробитому ручьем. Наконец я в самой «головке» россыпи. Здесь почти все днище под ночным льдом, который уже и не думает таять. С трудом обнаруживаю пятачок скального ложа размером 5х5 метров. Рядом с ним на куче старого отвала лежит выбеленная солнцем, рассохшаяся от времени дощатая «проходнушка» — примитивный промывочный агрегат. Значит, есть резон осмотреться повнимательнее.
Еще не дойдя до пятачка, чувствую, как у меня перехватывает горло, а в висках стучит молотком. Эти симптомы мне хорошо знакомы, и я не очень удивляюсь, увидев трещину, наискось идущую через пятачок и напоминающую нитку ярко-желтых бус. Вместо бусин на трещину нанизаны симпатичные угловатые блестящие комки, весом от 100 миллиграммов до 8 граммов. За час работы охотничьим ножом выскабливаю всю глинку из трещины, промываю ее на лотке и получаю сухой металлический остаток весом почти 200 граммов.
Пока я орудовал ножом и лотком, тень на дне каньона сгустилась, и мой рабочий участок подернулся ледком от замерзающих на глазах брызг ручья. Все, больше не судьба.
Возвращаюсь к месту работы Виталия. Он кое-что намыл. Показываю ему весомую спичечную коробку, набитую моим уловом. Он не верит глазам, снимает очки, трет стекла, смотрит, снова трет стекла, потом порывисто говорит: «Пошли туда». Говорю, что поздно. Зима нас опередила. На следующий год я узнаю от знакомых, что в эту голову россыпи ручья Ягыл забрались геологи из Якутска и нашли там самородок весом 860 граммов…
Покончив с фартом, вспоминаем об основной геологической задаче — поисках коренного источника россыпи. Такое крупное золото не может далеко оторваться от материнской жилы. Но эта россыпь — загадка еще та. Ни на склонах, до синевы «выбритых» древним ледником, ни в обломках на дне каньона почти нет жильного кварца — обычного носителя крупного золота. Кое-где видны тонкие прожилки, толщиной с вязальную спицу, тоньше, чем те золотины, что мы намыли. Их облик совершенно не тянет на рудное тело. Правда, в скальных стенках обнажены мощные зоны вкрапленности пирита в ороговикованных сланцах. На Урале, в Сибири и Средней Азии такие зоны пиритизации часто концентрируют золото. Но здесь, в Восточной Якутии, подобная связь отмечается не часто. От полного отсутствия альтернативы беру бороздовую пробу с одной из таких зон. К моему безмерному удивлению, пробирный анализ покажет в ней содержание золота 5 граммов на тонну, очень приличное, если учесть мощность зоны в десятки метров. И все же самородков это не объясняет.
К вечеру наши маршрутные пути с Виталием разошлись. На стоянку я прихожу затемно. Моего напарника еще нет. Чтобы день закончился на самой благостной ноте, я затапливаю баню, быстро раскочегариваю печку докрасна. В это время окончательно темнеет. Тут я вспоминаю о ночном оленьем топоте вокруг бани. Перед тем, как отправиться в парилку, прихватываю из балка ружье и ставлю его возле входной двери. Не успел плеснуть на раскаленные камни и пару ковшиков, как слышу топот и сопение за стеной. Раскрываю входную дверь. В темноте смутно различаю силуэты оленей, мечущихся вокруг. Не переступая порога, наудачу стреляю по движущейся тени.
Сегодня определенно мой день. Если уж везет, то во всем. Олень летит кувырком, остальные разбегаются. Подхожу с зажженной лучиной. Зверь умер без агонии. Когда утром мы его разделаем, выяснится, что я попал в сердце.
Поисковые пробы мы складируем на краю вертолетной площадки — прихватим на отлете домой. С собой берем только банку из-под растворимого кофе, в которой при встряхивании весело позвякивают почти 300 граммов блестящих желтых комочков. И еще столько оленины, сколько можем унести через два перевала. Остальное заворачиваем в найденный здесь старый тент и прячем в полуразрушенном балке. Тепла уже нет, мясо не пропадет до нашего отлета.
С сожалением покидаем столь удачное для нас место. Осталось перейти через два горных ручья, преодолеть два перевала и спуститься в свою долину. Но ощущение фарта окрыляет. Двадцать километров проходим на одном дыхании.
По возвращении в устье ручья Ванино обнаруживаем, что зима настигает и здесь. Вода в русле возле жилого балка ушла в землю, оставив лишь насквозь промороженные лужи. Приходится подниматься к замерзшему водопаду на притоке ручья, где удобно скалывать лед и доставлять воду домой в рюкзаках в твердом виде. Пока снег не покрыл сплошным покровом горы, мы с Виталием успеваем разгадать одну давнюю загадку.
За 20 лет до описанных событий некто Гера Неганов, сын первооткрывателя богатейшей индигирской россыпи Диринь-Юрях, будучи новоиспеченным техником-геологом, промывал шлихи в каменистом распадке между речками Аулачан и Дарпичан и нашел в русле обломки сплошной массы сульфидных минералов — нечастое явление в Восточной Якутии. У него хватило потомственного чутья распознать в находке нечто ценное и наколотить с нее пробу, показавшую довольно высокое содержание золота и очень высокое — серебра. Золото-серебряная руда — обычное явление в вулканических поясах Северо-Востока, но среди глинистых сланцев и песчаников ей, по бытующим представлениям, делать нечего. Прогнозировать богатое серебро в осадочных породах в ту пору было равноценно признанию в профессиональной непригодности. Это как если бы кто-то предложил поискать изумруды в известняковых карьерах ближнего Подмосковья.
На защите полевых материалов начальство от этой находки отмахнулось, самого Геру обвинили чуть ли не в подлоге, он вдрызг, почти до драки разругался с маститым главным геологом экспедиции, хлопнул дверью, ушел в старатели и с тех пор ни разу не пожалел об этом. За исключением одной не вынутой из памяти занозы — крупных обломков с металлическим блеском на дне безымянного распадка, которые никого не заинтересовали. До того момента, как эта заноза плавно переместилась в мою голову и застряла там.
В один из последних относительно погожих дней выходим на острый скальный гребень, в который упирается своей вершиной означенный распадок. Ни на гребне, ни на склонах ручья нет ни одной травинки, все пространство буровато-серых камней просматривается насквозь. Как будто нет ничего примечательного. Сползаем с гребня ближе к руслу и натыкаемся на крупные глыбы странного кварца — не белого, как обычно, а зеленовато-бурого. Цвет жильных обломков обусловлен окислением гнезд и прожилков всевозможных сульфидов свинца, цинка, меди, мышьяка, железа. И, как потом выяснится, серебра. Содержание его в наших пробах достигнет пуда на тонну руды. Да еще золота в руде столько, что и серебра не надо, чтобы возопить о поисковом успехе. Почти на километр проследим мы свал рудных обломков вдоль крупной жилы бурого кварца, рассекающей оба склона гребня, а на вершине разбегающейся в разные стороны, как щупальца осьминога.
По окончании сезона, как обычно, нудное ожидание вертолета. Поисковых отрядов по тайге множество, а в местном авиаотряде на ходу машины две-три, да еще заявки от оленеводов, старателей, да еще нелетная погода через день. В ожидании «борта» отправляюсь со своей пятизарядкой вниз по ручью, в сторону Адычи. Не пройдя двух километров, замечаю на поляне могучего сохатого. Расстояние метров 150, для гладкоствольного оружия далеко. Пытаюсь поближе подкрасться по заснеженным кустам, шорох или запах на ветру, мечущемуся по долине, меня выдает, зверь уходит. Иду по его следам, снова вижу его на очередной поляне на той же дистанции, и опять неудача. Так я угнал лося в необъятную адычанскую долину и там потерял окончательно.
Возвращаюсь домой, спрашиваю у Шуры Петрова его карабин и снова иду на поиски мяса, которое не лишнее будет зимой, которая после всех тревожных событий в Москве, в предчувствии полного крушения империи, неизвестно какой окажется. Безрезультатно пройдя свой ручей до устья, делаю большой круг по правой террасе Адычи и опять посреди широкой круглой поляны замечаю лося, вроде помельче, но ничего, и этот сойдет. На этот раз не пытаюсь подойти ближе, для карабина дистанция нормальная, но вот незадача: уже темнеет, мушка не различима с контуром зверя. Вспоминаю совет бывалых стрелков, совмещаю мушку с прорезью на фоне снега чуть левее цели, плавно смещаю вправо и стреляю. Лось сразу падает. Вот удача! Положить крупного зверя с одного выстрела, в сумерках, с приличной дистанции. Даже не перезарядив оружие, в эйфории шагаю к трофею. Когда до него остается метров двадцать, лось вдруг вскакивает и уносится в лесную чащу.
Обескураженный таким поворотом событий, не сразу соображаю, что надо делать. Наконец, передергиваю затвор и отправляюсь на поиски.
След ведет в густые заросли молодых лиственниц, выросших на месте старого горельника. В них и при свете дня видимость от силы десять метров. Не успел я сделать двух кругов по лесу, как померкли последние блики света и адычанская долина погрузилась во тьму. Кругом горбатятся черные выворотни корней упавших обгорелых деревьев, ночью отличимые от залегшего сохатого только на ощупь. Зная, как опасен бывает потревоженный осенний лось и что он может сделать с неосторожным обидчиком, медленно пробираюсь сквозь заросли, рывком разворачиваясь со вскинутым стволом на любой шорох. Наконец, мне приходится признаться самому себе в неудаче.
Стоило мне свернуть в долину нашего ручья, как в довершение к разочарованию на меня обрушивается холодный встречный ветер. Выстуженный на склонах гор воздух к ночи тяжелеет и стекает вниз, как вода, разгоняясь по узким долинам, словно в аэродинамической трубе. Временами его порывы столь плотные, что мне приходится идти по заснеженным валунам и корягам, ложась на ветер.
Рано утром мы отправляемся вчетвером на поиски моего, как я все же думаю, подранка. Находим вчерашнюю поляну, цепью входим в лес. И сразу натыкаемся на тушу зверя. В десяти шагах от нее проходит след одного из моих ночных галсов. Несдобровать бы мне, будь у зверя силы еще раз встать на ноги. Но сил у него хватило только на один рывок. Наскоро разделав не успевшую застыть тушу, тремя ходками переносим мясо в лагерь.
По возвращении в Усть-Неру выясняется, что наши коллеги из других поисковых отрядов зарабатывали свой золотой зачет проще и эффективнее. Не пытаясь самостоятельно извлечь металл в чистом виде, они кто ломами, а кто и аммонитом разбирали рудные «столбы» в жилах — участки аномального скопления золота в кварце, в которых среднее содержание составляет от 200 граммов до килограмма на тонну руды. Отбитая на Имтачане, Люнкидали и других жилах, аномально богатых даже для Индигирки, руда вывозилась на Сарылахскую обогатительную фабрику, стоимость извлеченного там золота за вычетом услуг фабрики и еще много чего другого шла в доход добытчикам. Не столь романтично, как самородки, звякающие в банке из-под кофе, но более доходно. На следующий сезон у нас намечено плановое обследование знаменитой Тунгусской жилы, попробуем и мы заработать сходным образом.
За зиму жизнь в стране в целом и нашем районе в частности изменилась до неузнаваемости, в чем-то в лучшую сторону, а в чем-то и не очень. Сопровождающее крушение любой империи взаимное осатанение, когда доблестью вдруг становится готовность обманывать, рвать и расталкивать окружающих, добралось и до «северов». С первых дней промывочного сезона 1992 года пошли тревожные сообщения о разбойных нападениях на старательские промприборы, не обошлось без жертв. Кто знает, чем заканчивались в это время встречи конкурирующих нелегальных добытчиков в глухих местах, где очень легко прячутся концы в воду, если и в более спокойные времена они иногда заканчивались огнем на поражение…
В свете таких веяний нам вдруг беспрепятственно стали выдавать на сезон не только разрешения на ношение гладкоствольного оружия, как правило, своего личного охотничьего, но и нарезного оружия близкого боя — пистолетов и револьверов. Геологи восприняли это новшество, как мальчишки, не наигравшиеся в ковбоев. Мне достался добрый старый наган.
В июне мы оказались в верховьях Делянкира — пограничной реки на стыке Якутии и Магаданской области. Здесь также проходит граница между эшелонами горных цепей и огромным тундровым плато. Это безлесное плато («чистай» по-якутски), выпаханное плейстоценовыми ледниками, словно исполинским бульдозером, — унылая равнина, усеянная гранитными валунами с плотной бурой коркой, покрытая мхом и карликовыми кустиками полярной ивы и березки, открытая всем ветрам с их неумолчным разбойничьим свистом, летом превращается в прибежище домашних оленей от комарья. Горы по сравнению с прошлогодними адычанскими скальными пиками кажутся невысокими и внешне скучноватыми. Но в них тоже есть золото. Нас влечет жила, кварц из которой еще в 1942 году дробился в примитивных ступах и тут же промывался, дав дюжину килограммов золота. С жилой связана богатая Тунгусская россыпь в одноименном правом притоке Делянкира.
Любая мало-мальски развитая долина в гористой местности — природная дробильно-сортировочная и обогатительная фабрика, и Тунгусский ручей не исключение. Разносимые течением обломки рудного кварца соударяются с другими камнями, дробятся и истираются, как в шаровой мельнице, высвобождаемые частицы золота пробиваются вниз, к «плотику» — скальному основанию россыпи, сквозь вибрирующий в потоке воды слой песка и гальки. Большой удельный вес желтого металла держит его свободные частицы на месте, как маленькие якоря, в то время как другие минералы медленно сносятся ниже по течению. Ежесуточные колебания температур, типичные для высоких широт (как, впрочем, и для полупустынь) помогают золотинкам расшатывать жильную оболочку — скорость теплового расширения у металла намного выше, чем у кварца. Когда дневная температура отличается от ночной на 20 градусов, золотины ведут себя подобно цыплятам в яйце. Поэтому богатейшие россыпи золота на планете сосредоточены не в благодатных тропиках, а неподалеку от Полярного круга (Колыма, Якутия, Чукотка, Восточная Сибирь, Аляска, Северо-Запад Канады), либо в жарких степях и полупустынях (Австралия, Калифорния, Забайкалье, Монголия).
Повинуясь планетарным закономерностям, обломки рудного кварца, вынесенные крохотным распадком с медленно разрушающейся жилы, разнеслись по долине Тунгусского ручья и сформировали россыпь, из которой добыто несколько тонн золота. Кое-что осталось и в самой жиле, еще не срезанной под корень ветрами, водами и силой тяжести.
Поднявшись на безлесный водораздел ручьев Тунгусского и Незаметного, на его восточном склоне видим следы горных работ военных лет. По жиле пройдена траншея тридцатиметровой длины, успевшая полностью засыпаться обломками пород, сползающих с вершины хребта. Чуть ниже в виде деревенского колодца с талой водой выступает из мерзлого грунта сруб крепления разведочного шурфа. Рядом на выровненной площадке размером 20х20 метров — навал обломков кварца, вмещающих пород и глины, кварц большей частью раздроблен до размера ореха.
Убедившись, что до полотна траншеи с нетронутой рудой нам не добраться, начинаем перебирать обломки кварца, оставшиеся не раздробленными в 1942 году. Тотчас убеждаемся, что любая разновидность кварца — белого друзовидного, черно-белого полосчатого, как бурундучья спина, яркого зелено-синего от выцветов минералов меди, чугунно-серого от густых вкраплений и сплошных линз сульфидов, содержит золото. Здесь не нужно никакой лаборатории и сложных анализов, чтобы убедиться в этом. Вот они, сияющие на солнце яркие соломенно-желтые «жуки», причудливые изломанные проволочки, угловатые зерна с пробой от 920 до 960 — почти чистое золото. До сих пор горько сожалею, что в чрезмерном законопослушании не оставил себе уникальный экспонат — кусок полосчатого кварца, из которого выползает «морская змея» — плавно изогнутая золотая ленточка длиной почти сорок миллиметров, со вскинутой вверх «шеей» и плоской треугольной головой.
Вездехода в нашем распоряжении нет, поэтому единственным транспортным средством для доставки руды в лагерь является собственная спина. Вскоре мы замечаем, что за полвека часть рудных обломков успела измельчиться в пыль, и в этой пыли присутствуют крупные золотины. Тотчас просыпается желание промыть такой замечательный грунт. Ручей шумит далеко внизу, но вода есть в шурфе, который недолго превратить в колодец. Для промывки понадобится «проходнушка».
Проходнушка — незатейливый промывочный агрегат, устанавливаемый под струю воды, старый, как суровый мир, в котором живет золотоискательское ремесло. Дощатый желоб длиной метр с небольшим, сверху кладется вогнутая перфорированная жесть или решетка — примитивный грохот для отсеивания крупных камней, на дне желоба рифленый резиновый коврик, прибитый реечными планками — и все. На хорошей сланцевой «щетке» с глинкой по скальным трещинам в плохо зачищенном плотике богатой россыпи с помощью этого транспортируемого на плече устройства при везении можно намыть несколько десятков граммов в день. Совмещая добычу с плановыми поисковыми маршрутами, я видел несколько таких устройств на соседнем ручье Незаметном, издавна облюбованном «нелегалами». Отправляюсь туда с целью позаимствовать одну из них (вероятно, не лучший в моей жизни поступок, с точки зрения того, кто доставил сие дощатое изделие за 70 километров от дороги). За две недели трудов праведных мы убедились, что, кроме нас, здесь нет никаких других хищников, ни двуногих, ни четвероногих. Поэтому я ограничиваюсь неразлучным наганом.
Выйдя в «головку» россыпи ручья Незаметного, сплошь изрытую свежими ямами вольных золотодобытчиков, взваливаю на загривок нехитрый промывочный агрегат и иду обратно по старой грунтовой дороге. И тут замечаю нечто, побудившее осторожно положить на землю проходнушку, присесть за камень и вытащить наган. На другом берегу ручья стоит дикая коза. Расстояние метров 20—25, можно попробовать достать ее. Перехватив для упора на киношный манер левой рукой запястье правой, стреляю и ухитряюсь пробить навылет жертве обе лопатки. Эти места обычно изобилуют копытными, но нынче у них некстати для нас случилась какая-то миграция, и это первое свежее мясо в сезоне. Наскоро разделав добычу, складываю куски в ту же проходнушку и с приятно потяжелевшим грузом иду в лагерь.
Едва успел выйти из долины Незаметного в долину Делянкира, как вдруг слышу шум камней на склоне у себя за спиной. Вдогонку за мной вприпрыжку скачут мои соратники во главе с двухметровым Валерой Шупиковым со стволами наперевес, и вид у них одновременно воинственный и встревоженный. Оказывается, с вершины хребта они узрели неведомо чей трактор, уверенно направляющийся в тот же ручей, что и я. Ветер дул в сторону трактора, поэтому мне в шуме горного потока звук мотора был не слышен. Похватав оружие, они кинулись мне в подкрепление.
До конфликта дело не дошло. Со склона горы мои друзья увидели, как неопознанный трактор, не успев зайти в устье Незаметного, резко развернулся и ушел обратно. Возможно, тракторист расслышал мой выстрел и решил, что заветная долина занята, и не стал испытывать судьбу. Не знал чудак, что нынче мы ему не конкуренты. Любой из тех, кто втайне от властей рылся в золотых долинах, посчитал бы нас за психов, увидав, как мы ведрами поднимаем талую воду из шурфа на вершине горы и поливаем ею какую-то дресву, совершенно не похожую на речной грунт. Так что вполне могли мирно разойтись. По-хорошему, можно было и бутылку отдать за аренду проходнушки.
В один прекрасный день я задумал посетить забытую Богом и людьми таежную речку с привлекательным названием Фарт. Лет за десять до этого ее перепахали старательские бульдозеры, выгребли с ложа долины приличное количество золота. Я надеялся найти там бочки со шлихами — обычные 250-литровые железные емкости, в которые складируют концентрат с промприборов после его доводки — извлечения из него золота. Поскольку доводки без потерь желтого металла не бывает, то из иной бочки при повторной промывке можно извлечь до сотни, а то и более граммов «рыжухи». Все зависит от квалификации и добросовестности доводчика. Понятно, чем ниже и то, и другое, тем больше золота может заваляться в такой бочке. Такие бочки полагалось опечатывать и отвозить на централизованную шлихообогатительную установку для доизвлечения металла, однако в нашем застарелом разгильдяйстве так делалось не всегда.
Собираясь в свой поход и памятуя о лихих людях — моих возможных конкурентах, я экипировался почти как персонаж вестерна. Пятизарядная автоматическая гладкостволка МЦ 21-12, надежная и мощная, наган и самодельный массивный нож с хорошей метательной баллистикой в придачу. Сходство, по крайней мере, в моих собственных глазах, усиливала широкополая фетровая шляпа с загнутыми краями, приобретенная за 6 лет до этого в Риге, тогда еще не чужеземной столице. Словом, «Мальбрук в поход собрался».
Для того, чтобы попасть в заветную долину, мне пришлось преодолеть два горных перевала и пройти 17 километров в один конец. Это если мерить на карте по линейке. Верховья Фарта оказались настоящей чащобой — узким распадком, сплошь заросшим густой лиственничной порослью и тальником вдоль русла. Скверную проходимость местами скрашивала лишь натоптанная звериная тропа. К отработанному старательскому полигону я вышел под вечер.
Старатели прежних лет оказались рачительными людьми и никаких шлиховых бочек мне не оставили. Но в плотике — зачищенном бульдозерами скальном ложе долины — обнаружились прожилки кварца с сульфидами. Я уподобился гончей, взявшей след, в надежде, что полоски кварца в скале, подобно нити Ариадны, приведут меня к рудному «столбу» — скоплению жильного золота. При этом то и дело поглядывал вниз по течению, в сторону слияния Фарта с крупной рекой Артык, откуда, по моим представлениям, могли явиться нежеланные гости. Постепенно убедился, что в долине, кроме меня, нет ни одного двуногого существа. К вечеру распогодилось, теплый ветер со стороны Артыка выдул с полигона всех комаров и прочий гнус, и я не упустил редкой в июльской тайге возможности позагорать, не боясь быть съеденным заживо. Раздевшись до трусов, сбросив опостылевшие, отсыревшие от пота болотники, аккуратно сложил свою одежду и обувь между терриконами промытой породы, сверху пристроил все свое грозное оружие и с азартом принялся прослеживать жильную зону на зачищенном скальном плотике, четкую, как линия судьбы на ладони.
Рудного столба я так и не нашел, а может, просто не успел дойти до него. Внезапно до моего слуха донесся перестук камней. Звук исходил сверху долины, откуда я пришел сам и не ждал никаких сюрпризов. «Наверное, олень прошел» — успокоил я себя и продолжил свои поиски. И вдруг настолько явственно ощутил чей-то взгляд на своей спине, до озноба по хребту, что понял: это не олень. Резко обернувшись, увидел чью-то голову, мелькнувшую над терриконом, со шляпой вместо рогов. Потом над камнями приподнялись еще две. Над тем самым терриконом, за которым аккуратно сложены мои одежда, сапоги и оружие. Все, кажется, влип в переплет.
Мгновенно разыгравшееся воображение услужливо нарисовало картинку, заимствованную из «Белого солнца пустыни»: небритый тип крутит на пальце мой наган и вопрошает: тебя как — сразу или сначала чтобы помучился? И нет во мне киношной лихости товарища Сухова, чтобы выпутаться из беды, и никакой Саид не придет на помощь. Неоткуда ему взяться на речке Фарт. Бежать бесполезно — на открытом полигоне я как на ладони. Да и далеко ли пробежишь по горной тайге, кишащей комарами, в трусах и босиком?
Делать нечего, с гулко бьющимся сердцем, на свинцовых ногах в ожидании возможной расправы иду навстречу людям, завладевшим моим имуществом. В голове крутится мысль: как они смогли обойти меня сверху? Медленно обхожу террикон, скрывающий невесть откуда взявшихся незнакомцев, — и гора с плеч. Чуть не задохнувшись от облегчения, вижу трех якутов. Или эвенов. С одного взгляда их не различить. Рядом с ними оседланные кони. Все, можно расслабиться. Эти ребята могут быть дурноваты в бытовой пьянке, поссорившись, способны и за ствол схватиться, но чтобы нападать на горняков, геологов — такого сроду не было, наверное, и не будет.
Пришельцы тоже с любопытством разглядывают одинокого незнакомца, полуголого и босого. В тайге такого не часто увидишь. Называю себя, свою должность и организацию. Один из них, как выяснилось, эвенов-пастухов из поселка Сасыр, что на далекой реке Мома, с некоторым недоверием не то спрашивает, не то утверждает: геологи в одиночку не ходят. Ишь, какой грамотный на мою голов
hakas- Количество сообщений : 1560
Географическое положение : Хакасия
Дата регистрации : 2008-03-15 -
Re: РАССКАЗЫ ИЗ ИНДИГИРСКОГО РЮКЗАКА
hakas Сб Дек 10, 2011 4:32 pm
ТАЕЖНАЯ ВЕНДЕТТА
Летом 1985 года мой товарищ Сергей Малькович, пересекая в маршруте долину речки с пулеметно-революционным названием Анка, наткнулся на жуткую находку. Из-под кучи валежника торчали кирзовые сапоги на чьих-то истлевших ногах. Сначала он подумал, что это дело медвежьих лап, медведь большой любитель заначивать недоеденную добычу. Преодолев озноб, сглотнув комок в горле, геолог раскидал ветки, обнаружив останки, не тронутые никаким зверьем.
Долина эта знаменита своим золотом, открытым еще до войны и до сих пор не полностью исчерпанным. Для нелегальных добытчиков это дом родной. О находке геологи сообщили в милицию. Прибывшие опера очень обрадовались при виде скелета. Оказалось, что эта находка теперь позволит поставить точку в деле четырехлетней давности.
В июле 1981 года в эту долину пришли четверо «хищников» из Сусуманского района. Еще не дойдя до заветных сланцевых «щеток», они заметили мутную воду в ручье — кто-то их опередил и уже моет золото. Уходить несолоно хлебавши, проделав долгий путь, сусуманцам не хотелось. Дальше они пошли с оружием наизготовку.
Среди местных нерских добытчиков, пришедших чуть раньше, была женщина. Ей поручили обзор местности, но наблюдатель из нее получился плохой. Сидя на вершине старого отвала, она занялась вязанием и, увлекшись счетом петель, не заметила пришельцев. Ей и достался первый выстрел. Потом налетчики уложили наповал мужиков, прямо в воду, мутную от промывки, и стали обшаривать бивак в поисках намытого металла. И вдруг из охотников сами превратились в дичь.
Оказалось, незадолго до нападения один из местных решил прогуляться с карабином в верховья долины в поисках сохатого. Услышав выстрелы, он метнулся обратно. Осторожно выглянув из кустов, увидел трупы своих товарищей и хозяйничающих в лагере чужаков. Поднявшись на залесенный склон, он выбрал удобную позицию, немного подождал, пока руки перестанут дрожать от жажды мести, и перестрелял налетчиков. Кроме одного, успевшего опрометью метнуться в заросли. Началась погоня. Пришелец загнанной крысой долго метался по кустам, но уйти от пули не сумел.
Наскоро закидав труп ветками, мститель вернулся в лагерь. Здесь трупов было столько, что прятать бесполезно. Посидев в раздумье, стрелок пошел к трассе, чтобы ехать в Усть-Неру и сдаваться. Прибыв на место, следователи с помощью единственного оставшегося в живых участника и свидетеля этой драмы без труда восстановили картину произошедшего. Вот только найти место своего последнего выстрела мститель не сумел. Так и числился тот покойник в категории пропавших без вести, мешая поставить точку в деле, пока геолог в маршруте не увидел сапоги, торчащие из-под веток.
НА ОДНОМ РАНЧО
В начале мая 1989 года знакомый обэхээсэсник обратился ко мне с предложением «прогуляться» с ним в один золотой распадок с репутацией маленького местного Клондайка: по процессуальным правилам ему нужен был независимый понятой при пресечении незаконной добычи золота, о которой он получил агентурную наводку. Трудно передать противоречивость чувств в моей душе после такого предложения — и заманчиво было посмотреть самому на этот таинственный промысел «в натуре», увидеть эту затерянную в горах знаменитую долину, а с другой стороны — быть соучастником судебной расправы над людьми… В конце концов я отказался — скоро, мол, на полевые работы, а у меня еще теплица не достроена, молодая жена пилит, и т.д. и т.п. А зная настойчивость и неотступчивость милицейского знакомого, предложил ему в компаньоны дружка Гришу — дескать, тот холостой, делать ему нечего, парень выносливый, неробкий, надежный. Гришка и согласился, тем более что уговор был на два дня — «машина привезет и отвезет».
До сих пор горько сожалею, что отказался тогда и не пережил самолично той удивительной трагикомедии в весенних горах. Знать бы заранее, как оно обернется…
Гришка появился лишь через пять дней, исхудавший, делано рассерженный, втравил, мол, меня в эту переделку, а у самого в сияющих глазах пляшут веселые чертики от избытка эмоций необыкновенного приключения.
Милицейский «уазик» и вправду подвез «группу захвата» в числе двух оперов и Гришки в придачу, но не в саму долину («Как можно, вспугнем ведь!» — сказал старший), а в смежную с ней, отделенную от заветного ключа (с подходящим названием Укромный) широким заснеженным перевалом. Идти к месту операции пришлось несколько часов по весеннему насту, проваливаясь по брюхо, взмокнув до нитки, изрядно вымотавшись. Наконец уже под вечер подошли к бровке обрыва над долиной, увидели внизу зимовье, установили наблюдение. Долго смотрел старший опер в бинокль, хотя и так было видно, что в распадке никого нет, никто не кайлит оттаявший сланец в русле речки. Выругавшись (ложное, выходит, предупреждение!), решили все же подойти к зимовью, посмотреть на следы и вообще оценить ситуацию. Да и сил на обратный рывок по снегу уже не было, а тут какое ни есть, а жилье на ночлег. Спустились по крутому склону, пошли вдоль черной русловой проталины среди сугробов. Полное безлюдье, какое только может быть в заснеженных горах.
Подошли вплотную к зимовью — маленькому бараку с печной трубой, оставшемуся от некогда работавших здесь старателей, и в недоумении переглянулись: никого нет, а вроде дымком тянет. И тут дверь приоткрывается и из нее навстречу остолбеневшим операм с рычанием и истошным лаем на всю долину выскакивает собака, а следом за ней на пороге появляются три небритые физиономии; у одного в руках двустволка. И тоже остолбенели при виде внушительных фигур в пятнистых комбинезонах и автоматами Калашникова в придачу.
Немая сцена. Декорации — черно-белый пейзаж: скалы, сугробы на залесенных склонах ущелья, старый барак и вечерняя снежная завеса в воздухе, обычная для северных гор в это время года.
Однако после секундного замешательства один из обитателей зимовья, по повадкам — лидер, аккуратно отложил ствол в сторонку, картинно раскинул руки и чуть нараспев воскликнул: «Ка-а-ки-ие люди! Трепать мой лысый череп, Анатолий Григорьич, какими судьбами?!» И с нескрываемой иронией, явно чувствуя себя хозяином положения, добавил: «Ну заходите, гости дорогие, мы тут — порыбачить, поохотиться, сегодня вот сохатого завалили, мясо приволокли, отсыпаемся с устатку». Насупленный старший опер, пытаясь сохранить лицо, сурово изрек: «А вот сейчас мы найдем здесь ваши кайлушки с ломиками и пришьем незаконную разработку недр».
— Помилуй бог, что ты такое говоришь, Григорьич! — отвечает оперу старший из мужиков, по всему, давний его «клиент». — Тут этих кайлушек с ломами исстари без счета валяется, на роту хватит. Какие из них наши, как ты распознаешь?
Ничего не осталось обескураженным операм, как принять приглашение. В зимовье спартанская обстановка: печь, сваренная из железной бочки, широкие дощатые нары вдоль стены, такой же дощатый стол, два маленьких оконца (позже этот приют для вольных приискателей кто-то сжег).
Живо растоплена печь, шкворчит сковородка с лосиной печенью, дело к ночи, за порогом запуржило. Дружно поев, улеглись спать. Опера — в левом углу, нелегальные золотоискатели — в правом, Гришке пришлось лечь посередине в качестве разделительного барьера. Сюжет — как в рассказе Брета Гарта о золотой лихорадке на диком Западе: на одном ранчо застигнутые непогодой шериф с командой и банда, всем хочется дожить до рассвета, оттого и перемирие.
Из-под нар скалит зубы и сдержанно рычит на пришельцев волкообразный пес, пахнет свежим звериным мясом, в углу шушукаются и тихонько посмеиваются вольные добытчики. Перед тем, как улечься, старший опер грозно предупреждает: «Сплю я чутко, автомат у меня под рукой. Чтоб не баловать мне!»
«Какое баловство? — отвечают ему. — Утром встанете, а уж тут и сковородочка будет горячая».
И действительно, поутру проснулись от шипения мяса на сковородке. Опять дружно за одним столом поели. При свете Гришке удалось рассмотреть повнимательнее этих людей — крепкие, жилистые, неробкие мужики с недельной щетиной, старший — в тельняшке, с татуированными руками.
После завтрака старший говорит: «Ну что, гости дорогие, пора и честь знать». И действительно, что теперь остается делать? Ясно, что обитатели зимовья, пока достоверно не убедятся, что пришельцы убрались восвояси, за дело не примутся. А скорей всего, и вовсе уйдут в другое место, может, не такое «уловистое», но зато не засвеченное.
Собрались и пошли обратно той же дорогой, по своему вчерашнему следу. Вышли к месту, где осталась ждать машина, а ее и след простыл. Полдня ждали — нет никого. Хоть назад в зимовье возвращайся. С отчаяния решили идти на ближайший таежный участок геологоразведчиков — 20 километров по раскисшему бездорожью. К вечеру добрались. На участке начальства нет, рация не работает. Когда придет ближайший транспорт, местные работяги не знают. Скорее всего, не скоро. Пешком до трассы — 60 километров. Делать нечего, пошли. По дороге еще раз заночевали на участке одной старательской артели. На следующий день вышли к берегу Неры. Лед еще не идет, но поверх его катит поток талой воды. С грехом пополам, вымокнув до пояса, перешли верховодку вброд, обсохли у костра и на остатках сил вышли к трассе.
На обочине трассы люди в грязной униформе, да еще и с автоматами, у водителей попутных машин желания подвезти почему-то не вызывали. Пришлось Анатолию Григорьевичу выходить наперерез «КамАЗу», с картинно вскинутым над головой автоматом. Почти как Че Гевара. Первый остановившийся водитель согласился взять только одного. Отправили с ним Гришку. Так закончилась его милицейская одиссея.
ЛЮДИ, ПРИГОДНЫЕ ДЛЯ МАРСА
Поразительной была выносливость, живучесть и работоспособность людей, втайне от властей добывавших в тайге золото. Приятель, работавший в начале 80-х годов в геологоразведочной партии прииска Победа, рассказывал, как однажды в январе, придя на работу, обнаружил в конторе знакомого обэхээсэсника, а рядом с ним пристегнутого наручниками к батарее незнакомца, чумазого, как черт после напряженной рабочей смены у адских котлов. На вопрос: «Зачем тебя тут привязали?» незнакомец хранил гордое молчание. За него все объяснил опер.
За неделю до этого приисковые охотники увидели дым в безлюдной долине ручья Центральный, что за перевалом на запад от Победы. Летом этот ключ был излюбленным местом нелегалов, поэтому охотники насторожились и сообщили в милицию. Опера, прибыв на место, обнаружили на залесенной террасе ручья три свежевырытых шурфа, а в одном из них — своего давнего клиента. Зимой, в пятьдесят с лишним градусов, тот загодя проходил выработки для грядущей летней добычи. Оттаивая грунт костром, он углублялся в мерзлый галечник на три метра, до богатого пласта, некогда пропущенного разведкой и разработкой. Спал там же, на дне шурфа, прогретом костром. Чем питался, непонятно.
Мой приятель обратился к оперу: «Что ты с ним можешь сделать, раз металла у него нет, зимой он ничего не промывал, не добывал, только рыл ямы? Даже штраф за незаконную разработку недр вряд ли можно взять с человека, у которого все имущество — лопата, кайло и прожженная телогрейка поверх черной от грязи майки, истлевшей от пота. Лучше отдать его, такого работящего, в приисковую разведку, он один больше накопает, чем целая бригада местных проходчиков — бездельников. Тем более, что золото он умеет находить лучше любого геолога». Опер не согласился с таким предложением и увез своего пленника. Что с ним стало — неведомо.
Спустя 15 лет, в ноябре 1996 года, мне пришлось вырубать изо льда наш вездеход на реке Антагачан. Тот шел по замерзшей реке и провалился в пустоту. Лед в начале зимы коварен — часто образует подвесной пласт, под которым метровая ниша, отделяющая его от воды. Вездеходчик выбрался из западни и пешком дошел до базы. На следующий день несколько человек на двух «Уралах» отправились спасать технику.
Целый день врубаясь в лед на морозе за пятьдесят, мне казалось, что это близко к грани человеческих возможностей. Но вечером произошла встреча, убедившая, что это далеко не предел. Мимо нас прошел заиндевевший мужик с рюкзаком, доверху нагруженным типичным скарбом тайного золотодобытчика. Этот человек был нам знаком, он остановился и без утайки сообщил, что идет на Амбардах (100 километров от трассы!). По его словам, сейчас самая благодатная пора для работы: менты в такой мороз в тайгу не сунутся. Где-то у него построено зимовье, в котором рядом с печкой стоит на ножках пополам (вдаль) разрезанная железная бочка с водой, куда можно сносить для промывки глину, содранную с трещин в скальном плотике. И пошел дальше в последних всполохах неба, сиреневого от почти антарктической стужи.
Среди районных нелегалов был один легендарный тип, некто Толик по кличке Пехота. Свое прозвище в возрасте за пятьдесят он получил за зимние пешие походы с Индигирки в соседний Аллах-Юньский район, вынося намытое летом золото в обход милицейских досмотров. Где-то на Алдане вне зоны пристального внимания правоохранительных органов находилась тайная перевалочная база на зимнике.
Встречались среди них и наглецы. Однажды наш экспедиционный шофер был остановлен по пути на полевой участок вышедшими на лесную дорогу вооруженными людьми мрачного вида, доходчиво объяснившими, что им нужны часы. Он пролепетал, что часов у него у самого нет, и получил указание купить их, а через неделю отдать в этом же месте. И никому не вякать. Перепуганный водитель так и сделал. Потом неделю он проезжал это место в страхе, наконец расхрабрился и сообщил в милицию. Те мигом примчались, повязали всю троицу и заодно выполнили месячный план по «отлову» золота.
Однажды мне довелось воспользоваться прибежищем нелегалов. Октябрьским вечером, возвращаясь в поздних сумерках с охоты, я шел с двумя пудами стреляной зайчатины по долине речки Тинь-Юрюете, знаменитой своим россыпным золотом. В истоках ручья древний поток воды утрамбовал желтый металл глубоко по трещинам в скальное ложе долины. За десятилетия законная и незаконная добыча на несколько метров врезалась в эту скалу, а конца «рыжухе» все нет и нет. Принцип работы здесь простой: природная кладка песчаниковых блоков разбирается, и с трещин ножом счищаются ярко-желтые пластинки.
Когда дорога резко пошла на подъем, я понял, что мне по ней с грузом не подняться. Замерзший сток дождевой воды покрыл скалу наклонной наледью. Пришлось спуститься в узкую промоину сухого русла и идти по шатким глыбам песчаников навстречу порывам ледяного ветра, бросающего в лицо пригоршни сухого колючего снега, сорванного с перевала. Изрядно вымотавшись, ни о чем так не мечтал, как о кружке горячего чая. И тут заметил в стенке руслового вреза подобие блиндажа. В боковой расщелине, скорее всего образованной выборкой особо богатых трещин с золотом, из бревен сложена торцевая стенка с маленьким окошком и входной дверью, остальные стены — скала, зачищенная кайлом и лопатой; кровля блиндажа — перекрытие из бруса, засыпанное толстым слоем щебня. Можно пройти сверху в шаге от печной трубы и ничего не заметить: мало ли железного хлама торчит из земли на отработанных россыпях!
При свете огарка свечи разглядел сваренную из железной бочки печку, узкие нары, дощатый стол, натеки льда в углу. Сквозь изморозь скальной стенки проглядывают картинки из порнографического журнала. Растопив печку древесной щепой, собранной в русле, вскипятил долгожданный чай, отогрелся и при свете луны пошел дальше, вспугнув на заснеженном перевале рысь, тоже вышедшую на охоту. Мелькнув стремительной тенью среди кедрового стланика, она довершила набор дневных впечатлений.
Эта суровая публика всегда вызывала у меня странную ассоциацию с персонажами «Марсианских хроник» Рэя Брэдбери. Решительные и закаленные, способные выжить в самых неподходящих условиях и при этом вкалывать, как черти, они и впрямь могли бы сгодиться для колонизации дальних планет.
МЕТАМОРФОЗЫ
В начале 90-х годов, перевернувших не только уклад жизни, но нередко и ориентацию людей между полюсами добра и зла, со многими милицейскими борцами с незаконной добычей золота стали происходить метаморфозы. Иногда иные из них, как это случилось с Анатолием Рыжевским, вдруг бросали свое сыскное ремесло и пополняли ряды своих вчерашних клиентов. Несколько раз он попадался с поличным своим бывшим коллегам, но всякий раз сухим выходил из воды. В конце 90-х, уже покинув Якутию, я однажды лишился дара речи от удивления, узрев его физиономию на экране телевизора в программе «Вести». В той передаче речь шла о первых попытках властей легализовать золотой промысел физическими лицами, выведя его из кавказской «тени». Выходило, как в знаменитом афоризме Виктора Черномырдина: «Хотели как лучше, а получилось как всегда». С присущей ему манерой человека, который раз и навсегда разучился чего-либо бояться, он посетовал, что в кои-то веки хотел сдать намытое в тайге золото в государственную кассу, но в ней нет денег, придется опять идти к ингушам.
Куда страшней была метаморфоза с начальником следственного отдела РОВД молодым капитаном Эдуардом Прокопом. Будучи уроженцем Усть-Неры, прожив в ней всю жизнь, кроме армии и училища, он был известным человеком. Хороший профессионал, депутат поселкового Совета, спортсмен, симпатичный с виду мужик. В служебном кабинете у него рядом со столом стояла двухпудовка, и в руки он ее брал не реже, чем авторучку. Я был знаком с ним по играм в демократию на сессиях поссовета и по спортзалу. Коренастый крепыш с волевым подбородком и внимательным, чуть ироничным взглядом, он вызывал доверие. Единственное, в чем иной раз проявлялась некоторая его «отмороженность», — на болевой прием лучше было к нему не попадаться, даже на спортивном ковре. В 1993 году он вдруг ушел из милиции, в обстановке всеобщего бардака сумев прихватить с собой, как потом выяснилось, свой табельный ТТ. По слухам, его стали видеть в обществе нелегальных добытчиков.
Прибежищем последних стал заброшенный поселок Угловой на ручье Базовский, что впадает в Эльгу. Когда на Базовском домыли последние килограммы из восьми тонн балансовых запасов золота, разведанных в послевоенные годы, людей из поселка переселили, свет отключили, дорога заросла травой. Поселок стал очередным призраком золотой северной эпопеи. А потом появились сообщения, что он вновь обжит, на этот раз какой-то темной публикой. Власти несколько раз побуждали РОВД разобраться с неподконтрольным им населенным пунктом, правоохранительное ведомство требовало поддержать эту акцию ротой ОМОНа и бронетехникой в придачу. Не получив ни того ни другого, в Угловой местная милиция сунуться не решилась.
Осенью 1993 года мой друг Володя Зяблецов гнал из тайги вездеход по грунтовой дороге, проходящей через Угловой. Проезд через поселок-призрак крепко ему запомнился. Еще не доехав до крайних домов, он увидел дым над печными трубами — кто-то здесь и вправду живет. Едва вездеход загремел по улице, двери домов, как по команде, распахнулись и наружу вышли совершенно не призрачные незнакомцы мрачного вида со стволами в руках. Как на очень диком Западе. Не известно, чем мог закончиться контакт с этой публикой, но тут из дома, что выглядел лучше сохранившимся, вышел не кто иной, как сам Эдуард Прокоп, в отличие от других обитателей поселка гладко выбритый, пахнущий дорогим одеколоном, в белой импортной футболке, через которую эффектно переброшена портупея с ТТ. Выйдя на дорогу, он властным жестом остановил вездеход. Узнав Прокопа, Володя несколько успокоился, вышел из вездехода, поздоровался с ним, немного поболтал о ранних морозах, охоте, полевом сезоне. Потом Прокоп попрощался с ним за руку и пошел домой, дав отмашку остальной публике, внимательно следящей за этой встречей. Небритые вооруженные типы тотчас послушно разошлись по домам, и Володя с изрядным чувством облегчения погнал вездеход дальше.
А через два года я с изумлением и ужасом узнал, что за Эдуардом тянется кровавый след. Когда он попался, на следствии выяснилось следующее. Поработав немного с кайлом и проходнушкой, Прокоп быстро решил, что это не его удел. Присущая ему властность выдвинула его в некоторое подобие бригадира нелегальных добытчиков. Обзаведясь деньгами и пресытившись жизнью в таежном поселке-призраке, он вернулся в Усть-Неру в качестве перекупщика «рыжухи». А потом метастазы вседозволенности эпохи криминального либерализма разрослись в нем настолько, что расплачиваться с бедолагами, приносившими ему мешочки с золотым песком на продажу, он стал из своего ТТ. Происходило это на окраине Усть-Неры, трупы жертв он со своим подельником вывозил в ближайший лес. На его несчастье, один из застреленных оказался поразительно живучим. Придя в лесу в сознание, он сумел доползти до дороги, где его подобрали и живым довезли до больницы. Самое невероятное, что подельником Прокопа оказался Володя Козлов, наш экспедиционный работяга, доселе жизнерадостный приветливый мужик с широким улыбчивым синеглазым лицом Деда Мороза с новогодней открытки. Если исходить из библейской философии, что человеческие души — поле битвы добра и зла, то следует признать, что в 90-е годы Добро на этом поле было изрядно бито…
Главным просчетом Прокопа было то, что он стал волком-одиночкой. Иные его более дальновидные коллеги из милиции не увольнялись, в тайгу не уходили. Оставшись при должностях и кабинетах, они просто установили свой контроль над нелегальным оборотом золота, немало в этом преуспев. Для них вывод золотого промысла из «тени», о чем так много говорят в последнее время, — кость в горле.
ЗАГАДКА СИЗОГО
Обретя репутацию знатока местного россыпного золота, я несколько раз проводил сравнительный анализ металла, попавшего в милицейские уловы, составляя заключение о наиболее вероятном месте и способе его добычи. Доводилось без огласки консультировать и другую сторону, всегда вызывавшую у меня сочувствие и уважение к невероятному упорству этих людей.
Однажды знакомый добытчик представил для авторитетного суждения самый странный россыпной металл, какой мне довелось увидеть. Добыт он был вручную в бортах полигона и «голове» отвала породы, промытой годом раньше артелью старателей в ручье Сизый — глухом, безлюдном месте на левобережье реки Митрей-Онгохтах в соседнем Момском районе. Про эту россыпь говорили, что в ней практически не было «песка» — мелкого золота, преобладающего в любом другом известном мне месторождении. Почти весь добытый металл, очень богатый по содержанию, состоял из самородков золота с высоким содержанием серебра, весом от грамма до килограмма.
Когда Юра показал свой металл, я с ужасом подумал, что ему стала лишней его голова. В Усть-Нере уже был один умелец, приноровившийся «разбавлять» золотой песок каплями бронзы, расплавленной автогеном, и продавать эту смесь ингушам. Некоторое время это сходило ему с рук, но потом его выловили в Индигирке. Опознавать умельца его сожительнице пришлось по штиблетам, поскольку голова отсутствовала.
Передо мной лежали довольно крупные комковатые частицы странного металла бледно-желтого цвета с зеленоватым и красноватым оттенком, из которых торчали черные и темно-бурые геометрически правильные призматические кристаллы, напоминающие обломки каких-то деталей. При погружении металла в азотную кислоту началась бурная реакция, для золота совершенно неуместная, раствор тотчас окрасился в ярко-зеленый цвет. Приглядевшись повнимательнее, я разглядел многочисленные красные частицы меди. При их выщелачивании в кислоте поверхность металла обрела пористый губчато-ямчатый облик.
Добытчик истово клялся, что никакой «химии» здесь нет, это натуральный металл с отработанного полигона. Поразмыслив, я ему поверил. После обработки кислотой металл принял нормальный желтый цвет с ярким металлическим блеском. Выпросив за работу один граммовый комочек, позже я отдал его знакомым минералогам. Оказалось, что золото имеет пробу 500-600 (в минералогии такой природный сплав золота и серебра называют электрум), насыщено самородной медью и кристаллами рутила — оксида титана, замещенного магнетитом.
Медистое золото в срастании с магнетитом встречается на восточном склоне Урала среди зеленокаменных магматических пород — базальтов, змеевиков, габбро. Но на Сизом нет ничего похожего. Срастание серебристого золота с рутилом — редкое явление. Описано оно в вулканических месторождениях Бая-Сприе и Бая-Маре в румынской Трансильвании. Но вулканических пород на Сизом тоже нет, да и не близко течет этот ручей от родины графа Дракулы. Если верить картировавшим этот распадок геологам-съемщикам, здесь вообще ничего нет, кроме глубокой V-образной расщелины, выпаханной древним ледником, с днищем, усеянным огромными валунами, и с крутыми склонами, сложенными однообразными песчаниками. Откуда же взялись эти самородки, не имеющие аналогов на планете? До конца дней в моей голове не занозой, а гвоздем будет сидеть эта загадка.
ЧУУГУН
Есть в якутском языке слово «чуугун», для русского уха вроде бы знакомое, но звучащее странновато. В переводе это не что иное, как сковородка. И есть забытая Богом и людьми речка с таким же названием — правый приток Антагачана. В поперечном профиле ее долина и впрямь напоминает сковородку — широкое плоское днище с крутыми бортами. Примечательна она необычной россыпью, состоящей из двух струй. В низовье золото крупное, высокопробное, хорошо окатанное, в верховье, отделенном непролазной буреломной тайгой, оно пылевидное, с большой примесью серебра, зато с высоким содержанием в речном галечнике. В далекие уже 60-е годы верховье было отработано старателями, и, говорят, с замечательным результатом. С тех пор в эту глухомань забирались только нелегалы. Единственная дорога сюда по плато на левобережье речки давно превратилась в сплошные непроходимые ухабы, преградившие путь милицейским «уазиком». А ногами человек, одержимый целью, пройдет везде. Даже если он доверху нагружен досками, кайлами, ломиками и продуктами на месяц работы.
В конце октября 1994 года, уже по приличному морозцу, я решил обследовать эту долину — на будущее. В путь отправился на бульдозере, транспортном средстве медленном, но верном, ведомом многоопытным немолодым горняком Володей Никитиным. Втиснувшись вдвоем в тесную кабину, с нудной тряской покатили по камням замерзших долин, к зиме потерявших воду.
На правый водораздел Чуугуна поднялись уже к вечеру. В холодном сиреневом свете предзакатного неба темный проем долины выглядел мрачным. Особенно неуютно стало от мысли о необходимости спуститься (а потом желательно и подняться) по крутому склону с углами, местами превышающими 30 градусов. Единственным притягательным местом на дне ручья казались черные точки домиков, построенных среди леса тридцать лет назад. Утешало также отсутствие дыма над ними. Встречаться с возможными обитателями, совершенно не нуждающимися в свидетелях своего пребывания в золотом распадке, желания не было.
Преодолев внутренние колебания, покатили вниз. На крутом перегибе склона бульдозер начал стремительно набирать скорость, несмотря на выжатый до упора тормоз. Пришлось Володе отжать вес трактора на штоках отвала, врезавшись в склоновый щебень. Дальше мы помчались вслед за гремящим каменным потоком, все же замедлив свое пугающе быстрое движение, и плавно выкатили на нагроможденный нами конус щебня, своевременно засыпавшего двухметровый уступ в подножье склона. Вытерши пот со лба, поехали смотреть жилье на ночлег.
По дороге в последних бликах дневного света я разглядел следы недавней летней активности тайных добытчиков — полузасыпанные снегом закопушки на плотике долины, свежие рытвины в отвалах, пару проходнушек. Подъехав к заброшенному поселку, присмотрели домик с уцелевшими окнами и дверью. Неясная тревога, исходящая от самой потемневшей долины, побудила меня открыть дверь осторожно, прикрываясь ею. Ничего страшного за ней не оказалось, Володя даже посмеялся над моей чрезмерной предусмотрительностью. Однако он посмеивался, а сам стоял в сторонке. Потом, посерьезнев, одобрил мои действия и рассказал историю о самостреле, настроенном на посторонних в таком же зимовье в подобном распадке.
В избушке стояли две старые панцирные кровати, прикрытые тряпьем, а главное, была добротная печка, совершенно не лишняя при ночном морозе под тридцать. Заготовив дров на развалинах других домов, попытались уснуть, однако избыток адреналина в крови после скоростного бульдозерного спуска среди скал воспрепятствовал этому. А еще казалось, что в морозной тьме разлита чья-то невидимая неприязнь к незваным гостям. Чтобы скоротать ночь, несколько раз ставили чайник. Володя потчевал меня бесчисленными старательскими историями, в которых перемешаны суровые порядки артелей, самородки, медведи, люди, не боящиеся ножа и ломика, воровство, смерть, удача, кутежи, деньги и их утрата.
Выйдя в очередной раз наружу, я вдруг заметил в небе странное свечение — серебристое мерцание ночного воздуха в стремительно расширяющейся полусфере над западным горизонтом. Никогда не верил раньше и не верю сейчас ни в какие НЛО инопланетного происхождения. Зачем они нужны, когда на Земле с избытком своих собственных чудес и загадок. Возможно, причуда атмосферной оптики высоких широт отразила через тысячи километров пламя не афишируемого старта ракеты где-нибудь в Плесецке или на Диксоне. От такого зрелища и вовсе исчезли остатки сонливости.
Утром долина показалась более приветливой и симпатичной. Внимательно осмотрев старые разработки, я почувствовал знакомый симптом — подспудную уверенность, что здесь можно еще работать и работать. Володя разворошил по моей просьбе ножом бульдозера мерзлый галечник в подножье невысокого речного обрыва. Набрав обломки грунта в мешок, я водрузил его в кабину, и мы медленно, очень медленно поползли вверх по склону. Поднявшись на водораздел, с чувством изрядного облегчения оглянулись на покинутую долину и мелкой трусцой поехали на свою базу. Когда я промыл оттаявший у жаркой печки грунт с Чуугуна, желобок на дне лотка покрылся блестящей бледно-желтой пылью мелких золотин. Словно Млечный Путь в ночном небе.
МИЛИЦЕЙСКОЕ ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ
В один промывочный сезон у нас на участке завелся воришка. Тайком поставив незатейливую в исполнении, но достаточно эффективную ловушку, он кое-что насшибал для себя из промприбора. Потом он отпросился на неделю в Усть-Неру, а через пару дней знакомый опер сообщил нам сведения от своих информаторов, что наш труженик по кличке «Барак» продал скупщикам килограмм самородкового золота. Взять его с поличным не удалось, осталось только уволить по недоверию.
Осенью, придержав в ожидании роста цены на золото довольно большое для нас количество металла, я потерял спокойный сон. Тот же знакомец передал нам предупреждение, что разобидевшийся после увольнения труженик предложил каким-то темным личностям идею налета на наш участок, представив его как легкую добычу в отличие от золотоприемных касс больших артелей, которые имеют более серьезную охрану. И примерно обрисовал, как это будет выглядеть: ночью на «КамАЗе» подкатят вооруженные ребята, обойдут кругом место моего обитания, плеснут по углам бензина, чтобы был сговорчивее, и предложат самому в избежание поджаривания смирно выйти наружу с ключами от кассы.
И в одну не очень прекрасную октябрьскую ночь я просыпаюсь от звука приближающегося мотора, не нашего, поскольку все наши машины стоят в гараже. В ночной тайге звук разносится далеко, поэтому сначала я успокаиваю себя, что это, наверное, машина наших соседей из крупной артели Богатырь, что базируется ниже по реке Интах. Нет, звук явно ближе, чем база соседей, более того — стремительно приближается. Вот уже можно распознать звук «КамАЗа», и даже не одного, а двух. Едут к нам. Значит, нас не зря предупредили.
Слышу, что во всех наших балках никто не спит. Несмотря на неразглашаемую секретность милицейского предупреждения, все откуда-то знают о возможности визита незваных гостей. Из-за закрытых дверей слышен гомон встревоженных голосов, но наружу никто не выходит.
Меня охватывает злая решимость. Мы горбатимся на полигоне, на раздолбанных, старых бульдозерах елозим по мерзлоте, по грамму выдираем из нее «рыжуху», а они приперлись со стволами и бензином для острастки. Чтобы сам покорно вынес им ключи. Нет уж, ребята!
Прячусь с пятизарядкой, заряженной картечью, в тень от дома. Сейчас они влетят на базу, остановятся посреди балков, в глаза им будет светить прожектор, а меня во тьме не видно. С 10-15 метров промахнуться невозможно. Первый же налетчик, с оружием выпрыгнувший из машины, тут же и ляжет. А потом видно будет, война план покажет.
На крутом вираже «КамАЗы» разворачиваются у въезда на базу, лихо тормозят напротив моего укрытия. На ночном морозе по спине струится пот, ствол вскинут, предохранитель сброшен, палец на курке.
И тут на меня накатывает такое облегчение, что руки и ноги враз становятся ватными: из кабины не выпрыгивает упругим движением уверенного в себе хищника, а вываливается кулем пьянющий якут. Или эвен. И все остальные в кабинах такие же. Снова, как и на речке Фарт двумя годами раньше, при виде местных физиономий гора падает с плеч. Это кто угодно, но только не налетчики.
Чувство облегчения мгновенно разносится по всей базе. Из дверей на улицу выскакивают осмелевшие любопытные. Завидев людей (я по-прежнему прячусь в тени, теперь уже от смятения за свою недавнюю готовность применить оружие против случайных бедолаг), заезжие якуты, с трудом ворочая языком, спрашивают, где они, однако, находятся. Оказывается, это колхозные шофера из Сасыра, что на реке Моме, за тридевять земель отсюда, получили в Якутске новые машины и гонят их домой. На слиянии Антагачана и Интаха спьяну и впотьмах спутали направление и ушли влево, а надо было прямо. Еле стоят на ногах, но как лихо гнали машины посреди ночной тайги! Им объясняют, что они ошиблись на развилке дорог, и те уносятся прочь. Успокоенный поселок быстро затихает. Через пару дней, глядя в зеркало при бритье, обнаруживаю у себя в волосах первые серебристые нити.
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Башкирия, где я живу уже восемь лет, — замечательное место. И для жизни, и для работы, и для души людей, не заскорузлых до нечувствительности к красоте окружающего мира. Но ностальгия по Северу — не досужий вымысел и не журналистская красивость. Это что-то вроде «ломки», когда вдруг иссяк привычный эмоциональный наркотик. Обостряется эта ломка обычно весной, когда в криках перелетных птиц тебя вдруг охватывает привычная радостно-смутная тревога в предчувствии событий и испытаний грядущего сезона. И хочется лететь вслед за птицами над необъятной страной туда, где и снег растает нескоро, и зима придет раньше, чем в умеренных широтах.
А потом приходит трезвое понимание, что теперь наступила другая жизнь. Более прагматичная, более расчетливая, более осторожная, более скупая на эмоции. В повседневной суете и заботах постепенно гаснет это неясное волнение. Но иногда приходит непрошеная гостья — память об инопланетных горах, равнинах, реках, удивительных событиях и необыкновенных людях. Среди бела дня урбанистический пейзаж перед глазами может вдруг качнуться, поплыть, и вместо кирпично-панельных коробок перед глазами встанут призрачные всполохи зеленоватого света в облаках над холодно-синим горным озером. Сверкающее на солнце золото осенних лиственниц на склонах могучих хребтов. Непостижимо клубящееся сияние неба в разрыве низких грозовых туч над ущельем, словно Дыра Времени на грани настоящего и прошлого. Оранжево-багровые блики ночного света в стремительных струях воды. Радужная колоннада над вершинами, с которых порыв ветра сбросил искристую снежную пыль. Шеренги суровых каменных воинов, высеченных неутомимым скульптором — Природой на вершинах гранитных гольцов. Идущие за горизонт цепи гор, освещенные сиреневым мерцанием стылого неба. Лица людей, которых уже не суждено увидеть. Сквозь шум уличного движения пригрезится свист ветра в расщелинах скал, гулкий топот бегущего оленьего стада, рокот камней в горном потоке, а в неоновом мельтешении рекламы — мерцание заветных минералов.
Сколько подобных мне людей рассеяно по стране? Приученных работать больше лошади, потому что в этом найден смысл жизни. Способных с привычной невозмутимостью переносить холод Арктики и зной пустынь, давно разучившихся удивляться невзгодам и опасностям. Лишь о
Летом 1985 года мой товарищ Сергей Малькович, пересекая в маршруте долину речки с пулеметно-революционным названием Анка, наткнулся на жуткую находку. Из-под кучи валежника торчали кирзовые сапоги на чьих-то истлевших ногах. Сначала он подумал, что это дело медвежьих лап, медведь большой любитель заначивать недоеденную добычу. Преодолев озноб, сглотнув комок в горле, геолог раскидал ветки, обнаружив останки, не тронутые никаким зверьем.
Долина эта знаменита своим золотом, открытым еще до войны и до сих пор не полностью исчерпанным. Для нелегальных добытчиков это дом родной. О находке геологи сообщили в милицию. Прибывшие опера очень обрадовались при виде скелета. Оказалось, что эта находка теперь позволит поставить точку в деле четырехлетней давности.
В июле 1981 года в эту долину пришли четверо «хищников» из Сусуманского района. Еще не дойдя до заветных сланцевых «щеток», они заметили мутную воду в ручье — кто-то их опередил и уже моет золото. Уходить несолоно хлебавши, проделав долгий путь, сусуманцам не хотелось. Дальше они пошли с оружием наизготовку.
Среди местных нерских добытчиков, пришедших чуть раньше, была женщина. Ей поручили обзор местности, но наблюдатель из нее получился плохой. Сидя на вершине старого отвала, она занялась вязанием и, увлекшись счетом петель, не заметила пришельцев. Ей и достался первый выстрел. Потом налетчики уложили наповал мужиков, прямо в воду, мутную от промывки, и стали обшаривать бивак в поисках намытого металла. И вдруг из охотников сами превратились в дичь.
Оказалось, незадолго до нападения один из местных решил прогуляться с карабином в верховья долины в поисках сохатого. Услышав выстрелы, он метнулся обратно. Осторожно выглянув из кустов, увидел трупы своих товарищей и хозяйничающих в лагере чужаков. Поднявшись на залесенный склон, он выбрал удобную позицию, немного подождал, пока руки перестанут дрожать от жажды мести, и перестрелял налетчиков. Кроме одного, успевшего опрометью метнуться в заросли. Началась погоня. Пришелец загнанной крысой долго метался по кустам, но уйти от пули не сумел.
Наскоро закидав труп ветками, мститель вернулся в лагерь. Здесь трупов было столько, что прятать бесполезно. Посидев в раздумье, стрелок пошел к трассе, чтобы ехать в Усть-Неру и сдаваться. Прибыв на место, следователи с помощью единственного оставшегося в живых участника и свидетеля этой драмы без труда восстановили картину произошедшего. Вот только найти место своего последнего выстрела мститель не сумел. Так и числился тот покойник в категории пропавших без вести, мешая поставить точку в деле, пока геолог в маршруте не увидел сапоги, торчащие из-под веток.
НА ОДНОМ РАНЧО
В начале мая 1989 года знакомый обэхээсэсник обратился ко мне с предложением «прогуляться» с ним в один золотой распадок с репутацией маленького местного Клондайка: по процессуальным правилам ему нужен был независимый понятой при пресечении незаконной добычи золота, о которой он получил агентурную наводку. Трудно передать противоречивость чувств в моей душе после такого предложения — и заманчиво было посмотреть самому на этот таинственный промысел «в натуре», увидеть эту затерянную в горах знаменитую долину, а с другой стороны — быть соучастником судебной расправы над людьми… В конце концов я отказался — скоро, мол, на полевые работы, а у меня еще теплица не достроена, молодая жена пилит, и т.д. и т.п. А зная настойчивость и неотступчивость милицейского знакомого, предложил ему в компаньоны дружка Гришу — дескать, тот холостой, делать ему нечего, парень выносливый, неробкий, надежный. Гришка и согласился, тем более что уговор был на два дня — «машина привезет и отвезет».
До сих пор горько сожалею, что отказался тогда и не пережил самолично той удивительной трагикомедии в весенних горах. Знать бы заранее, как оно обернется…
Гришка появился лишь через пять дней, исхудавший, делано рассерженный, втравил, мол, меня в эту переделку, а у самого в сияющих глазах пляшут веселые чертики от избытка эмоций необыкновенного приключения.
Милицейский «уазик» и вправду подвез «группу захвата» в числе двух оперов и Гришки в придачу, но не в саму долину («Как можно, вспугнем ведь!» — сказал старший), а в смежную с ней, отделенную от заветного ключа (с подходящим названием Укромный) широким заснеженным перевалом. Идти к месту операции пришлось несколько часов по весеннему насту, проваливаясь по брюхо, взмокнув до нитки, изрядно вымотавшись. Наконец уже под вечер подошли к бровке обрыва над долиной, увидели внизу зимовье, установили наблюдение. Долго смотрел старший опер в бинокль, хотя и так было видно, что в распадке никого нет, никто не кайлит оттаявший сланец в русле речки. Выругавшись (ложное, выходит, предупреждение!), решили все же подойти к зимовью, посмотреть на следы и вообще оценить ситуацию. Да и сил на обратный рывок по снегу уже не было, а тут какое ни есть, а жилье на ночлег. Спустились по крутому склону, пошли вдоль черной русловой проталины среди сугробов. Полное безлюдье, какое только может быть в заснеженных горах.
Подошли вплотную к зимовью — маленькому бараку с печной трубой, оставшемуся от некогда работавших здесь старателей, и в недоумении переглянулись: никого нет, а вроде дымком тянет. И тут дверь приоткрывается и из нее навстречу остолбеневшим операм с рычанием и истошным лаем на всю долину выскакивает собака, а следом за ней на пороге появляются три небритые физиономии; у одного в руках двустволка. И тоже остолбенели при виде внушительных фигур в пятнистых комбинезонах и автоматами Калашникова в придачу.
Немая сцена. Декорации — черно-белый пейзаж: скалы, сугробы на залесенных склонах ущелья, старый барак и вечерняя снежная завеса в воздухе, обычная для северных гор в это время года.
Однако после секундного замешательства один из обитателей зимовья, по повадкам — лидер, аккуратно отложил ствол в сторонку, картинно раскинул руки и чуть нараспев воскликнул: «Ка-а-ки-ие люди! Трепать мой лысый череп, Анатолий Григорьич, какими судьбами?!» И с нескрываемой иронией, явно чувствуя себя хозяином положения, добавил: «Ну заходите, гости дорогие, мы тут — порыбачить, поохотиться, сегодня вот сохатого завалили, мясо приволокли, отсыпаемся с устатку». Насупленный старший опер, пытаясь сохранить лицо, сурово изрек: «А вот сейчас мы найдем здесь ваши кайлушки с ломиками и пришьем незаконную разработку недр».
— Помилуй бог, что ты такое говоришь, Григорьич! — отвечает оперу старший из мужиков, по всему, давний его «клиент». — Тут этих кайлушек с ломами исстари без счета валяется, на роту хватит. Какие из них наши, как ты распознаешь?
Ничего не осталось обескураженным операм, как принять приглашение. В зимовье спартанская обстановка: печь, сваренная из железной бочки, широкие дощатые нары вдоль стены, такой же дощатый стол, два маленьких оконца (позже этот приют для вольных приискателей кто-то сжег).
Живо растоплена печь, шкворчит сковородка с лосиной печенью, дело к ночи, за порогом запуржило. Дружно поев, улеглись спать. Опера — в левом углу, нелегальные золотоискатели — в правом, Гришке пришлось лечь посередине в качестве разделительного барьера. Сюжет — как в рассказе Брета Гарта о золотой лихорадке на диком Западе: на одном ранчо застигнутые непогодой шериф с командой и банда, всем хочется дожить до рассвета, оттого и перемирие.
Из-под нар скалит зубы и сдержанно рычит на пришельцев волкообразный пес, пахнет свежим звериным мясом, в углу шушукаются и тихонько посмеиваются вольные добытчики. Перед тем, как улечься, старший опер грозно предупреждает: «Сплю я чутко, автомат у меня под рукой. Чтоб не баловать мне!»
«Какое баловство? — отвечают ему. — Утром встанете, а уж тут и сковородочка будет горячая».
И действительно, поутру проснулись от шипения мяса на сковородке. Опять дружно за одним столом поели. При свете Гришке удалось рассмотреть повнимательнее этих людей — крепкие, жилистые, неробкие мужики с недельной щетиной, старший — в тельняшке, с татуированными руками.
После завтрака старший говорит: «Ну что, гости дорогие, пора и честь знать». И действительно, что теперь остается делать? Ясно, что обитатели зимовья, пока достоверно не убедятся, что пришельцы убрались восвояси, за дело не примутся. А скорей всего, и вовсе уйдут в другое место, может, не такое «уловистое», но зато не засвеченное.
Собрались и пошли обратно той же дорогой, по своему вчерашнему следу. Вышли к месту, где осталась ждать машина, а ее и след простыл. Полдня ждали — нет никого. Хоть назад в зимовье возвращайся. С отчаяния решили идти на ближайший таежный участок геологоразведчиков — 20 километров по раскисшему бездорожью. К вечеру добрались. На участке начальства нет, рация не работает. Когда придет ближайший транспорт, местные работяги не знают. Скорее всего, не скоро. Пешком до трассы — 60 километров. Делать нечего, пошли. По дороге еще раз заночевали на участке одной старательской артели. На следующий день вышли к берегу Неры. Лед еще не идет, но поверх его катит поток талой воды. С грехом пополам, вымокнув до пояса, перешли верховодку вброд, обсохли у костра и на остатках сил вышли к трассе.
На обочине трассы люди в грязной униформе, да еще и с автоматами, у водителей попутных машин желания подвезти почему-то не вызывали. Пришлось Анатолию Григорьевичу выходить наперерез «КамАЗу», с картинно вскинутым над головой автоматом. Почти как Че Гевара. Первый остановившийся водитель согласился взять только одного. Отправили с ним Гришку. Так закончилась его милицейская одиссея.
ЛЮДИ, ПРИГОДНЫЕ ДЛЯ МАРСА
Поразительной была выносливость, живучесть и работоспособность людей, втайне от властей добывавших в тайге золото. Приятель, работавший в начале 80-х годов в геологоразведочной партии прииска Победа, рассказывал, как однажды в январе, придя на работу, обнаружил в конторе знакомого обэхээсэсника, а рядом с ним пристегнутого наручниками к батарее незнакомца, чумазого, как черт после напряженной рабочей смены у адских котлов. На вопрос: «Зачем тебя тут привязали?» незнакомец хранил гордое молчание. За него все объяснил опер.
За неделю до этого приисковые охотники увидели дым в безлюдной долине ручья Центральный, что за перевалом на запад от Победы. Летом этот ключ был излюбленным местом нелегалов, поэтому охотники насторожились и сообщили в милицию. Опера, прибыв на место, обнаружили на залесенной террасе ручья три свежевырытых шурфа, а в одном из них — своего давнего клиента. Зимой, в пятьдесят с лишним градусов, тот загодя проходил выработки для грядущей летней добычи. Оттаивая грунт костром, он углублялся в мерзлый галечник на три метра, до богатого пласта, некогда пропущенного разведкой и разработкой. Спал там же, на дне шурфа, прогретом костром. Чем питался, непонятно.
Мой приятель обратился к оперу: «Что ты с ним можешь сделать, раз металла у него нет, зимой он ничего не промывал, не добывал, только рыл ямы? Даже штраф за незаконную разработку недр вряд ли можно взять с человека, у которого все имущество — лопата, кайло и прожженная телогрейка поверх черной от грязи майки, истлевшей от пота. Лучше отдать его, такого работящего, в приисковую разведку, он один больше накопает, чем целая бригада местных проходчиков — бездельников. Тем более, что золото он умеет находить лучше любого геолога». Опер не согласился с таким предложением и увез своего пленника. Что с ним стало — неведомо.
Спустя 15 лет, в ноябре 1996 года, мне пришлось вырубать изо льда наш вездеход на реке Антагачан. Тот шел по замерзшей реке и провалился в пустоту. Лед в начале зимы коварен — часто образует подвесной пласт, под которым метровая ниша, отделяющая его от воды. Вездеходчик выбрался из западни и пешком дошел до базы. На следующий день несколько человек на двух «Уралах» отправились спасать технику.
Целый день врубаясь в лед на морозе за пятьдесят, мне казалось, что это близко к грани человеческих возможностей. Но вечером произошла встреча, убедившая, что это далеко не предел. Мимо нас прошел заиндевевший мужик с рюкзаком, доверху нагруженным типичным скарбом тайного золотодобытчика. Этот человек был нам знаком, он остановился и без утайки сообщил, что идет на Амбардах (100 километров от трассы!). По его словам, сейчас самая благодатная пора для работы: менты в такой мороз в тайгу не сунутся. Где-то у него построено зимовье, в котором рядом с печкой стоит на ножках пополам (вдаль) разрезанная железная бочка с водой, куда можно сносить для промывки глину, содранную с трещин в скальном плотике. И пошел дальше в последних всполохах неба, сиреневого от почти антарктической стужи.
Среди районных нелегалов был один легендарный тип, некто Толик по кличке Пехота. Свое прозвище в возрасте за пятьдесят он получил за зимние пешие походы с Индигирки в соседний Аллах-Юньский район, вынося намытое летом золото в обход милицейских досмотров. Где-то на Алдане вне зоны пристального внимания правоохранительных органов находилась тайная перевалочная база на зимнике.
Встречались среди них и наглецы. Однажды наш экспедиционный шофер был остановлен по пути на полевой участок вышедшими на лесную дорогу вооруженными людьми мрачного вида, доходчиво объяснившими, что им нужны часы. Он пролепетал, что часов у него у самого нет, и получил указание купить их, а через неделю отдать в этом же месте. И никому не вякать. Перепуганный водитель так и сделал. Потом неделю он проезжал это место в страхе, наконец расхрабрился и сообщил в милицию. Те мигом примчались, повязали всю троицу и заодно выполнили месячный план по «отлову» золота.
Однажды мне довелось воспользоваться прибежищем нелегалов. Октябрьским вечером, возвращаясь в поздних сумерках с охоты, я шел с двумя пудами стреляной зайчатины по долине речки Тинь-Юрюете, знаменитой своим россыпным золотом. В истоках ручья древний поток воды утрамбовал желтый металл глубоко по трещинам в скальное ложе долины. За десятилетия законная и незаконная добыча на несколько метров врезалась в эту скалу, а конца «рыжухе» все нет и нет. Принцип работы здесь простой: природная кладка песчаниковых блоков разбирается, и с трещин ножом счищаются ярко-желтые пластинки.
Когда дорога резко пошла на подъем, я понял, что мне по ней с грузом не подняться. Замерзший сток дождевой воды покрыл скалу наклонной наледью. Пришлось спуститься в узкую промоину сухого русла и идти по шатким глыбам песчаников навстречу порывам ледяного ветра, бросающего в лицо пригоршни сухого колючего снега, сорванного с перевала. Изрядно вымотавшись, ни о чем так не мечтал, как о кружке горячего чая. И тут заметил в стенке руслового вреза подобие блиндажа. В боковой расщелине, скорее всего образованной выборкой особо богатых трещин с золотом, из бревен сложена торцевая стенка с маленьким окошком и входной дверью, остальные стены — скала, зачищенная кайлом и лопатой; кровля блиндажа — перекрытие из бруса, засыпанное толстым слоем щебня. Можно пройти сверху в шаге от печной трубы и ничего не заметить: мало ли железного хлама торчит из земли на отработанных россыпях!
При свете огарка свечи разглядел сваренную из железной бочки печку, узкие нары, дощатый стол, натеки льда в углу. Сквозь изморозь скальной стенки проглядывают картинки из порнографического журнала. Растопив печку древесной щепой, собранной в русле, вскипятил долгожданный чай, отогрелся и при свете луны пошел дальше, вспугнув на заснеженном перевале рысь, тоже вышедшую на охоту. Мелькнув стремительной тенью среди кедрового стланика, она довершила набор дневных впечатлений.
Эта суровая публика всегда вызывала у меня странную ассоциацию с персонажами «Марсианских хроник» Рэя Брэдбери. Решительные и закаленные, способные выжить в самых неподходящих условиях и при этом вкалывать, как черти, они и впрямь могли бы сгодиться для колонизации дальних планет.
МЕТАМОРФОЗЫ
В начале 90-х годов, перевернувших не только уклад жизни, но нередко и ориентацию людей между полюсами добра и зла, со многими милицейскими борцами с незаконной добычей золота стали происходить метаморфозы. Иногда иные из них, как это случилось с Анатолием Рыжевским, вдруг бросали свое сыскное ремесло и пополняли ряды своих вчерашних клиентов. Несколько раз он попадался с поличным своим бывшим коллегам, но всякий раз сухим выходил из воды. В конце 90-х, уже покинув Якутию, я однажды лишился дара речи от удивления, узрев его физиономию на экране телевизора в программе «Вести». В той передаче речь шла о первых попытках властей легализовать золотой промысел физическими лицами, выведя его из кавказской «тени». Выходило, как в знаменитом афоризме Виктора Черномырдина: «Хотели как лучше, а получилось как всегда». С присущей ему манерой человека, который раз и навсегда разучился чего-либо бояться, он посетовал, что в кои-то веки хотел сдать намытое в тайге золото в государственную кассу, но в ней нет денег, придется опять идти к ингушам.
Куда страшней была метаморфоза с начальником следственного отдела РОВД молодым капитаном Эдуардом Прокопом. Будучи уроженцем Усть-Неры, прожив в ней всю жизнь, кроме армии и училища, он был известным человеком. Хороший профессионал, депутат поселкового Совета, спортсмен, симпатичный с виду мужик. В служебном кабинете у него рядом со столом стояла двухпудовка, и в руки он ее брал не реже, чем авторучку. Я был знаком с ним по играм в демократию на сессиях поссовета и по спортзалу. Коренастый крепыш с волевым подбородком и внимательным, чуть ироничным взглядом, он вызывал доверие. Единственное, в чем иной раз проявлялась некоторая его «отмороженность», — на болевой прием лучше было к нему не попадаться, даже на спортивном ковре. В 1993 году он вдруг ушел из милиции, в обстановке всеобщего бардака сумев прихватить с собой, как потом выяснилось, свой табельный ТТ. По слухам, его стали видеть в обществе нелегальных добытчиков.
Прибежищем последних стал заброшенный поселок Угловой на ручье Базовский, что впадает в Эльгу. Когда на Базовском домыли последние килограммы из восьми тонн балансовых запасов золота, разведанных в послевоенные годы, людей из поселка переселили, свет отключили, дорога заросла травой. Поселок стал очередным призраком золотой северной эпопеи. А потом появились сообщения, что он вновь обжит, на этот раз какой-то темной публикой. Власти несколько раз побуждали РОВД разобраться с неподконтрольным им населенным пунктом, правоохранительное ведомство требовало поддержать эту акцию ротой ОМОНа и бронетехникой в придачу. Не получив ни того ни другого, в Угловой местная милиция сунуться не решилась.
Осенью 1993 года мой друг Володя Зяблецов гнал из тайги вездеход по грунтовой дороге, проходящей через Угловой. Проезд через поселок-призрак крепко ему запомнился. Еще не доехав до крайних домов, он увидел дым над печными трубами — кто-то здесь и вправду живет. Едва вездеход загремел по улице, двери домов, как по команде, распахнулись и наружу вышли совершенно не призрачные незнакомцы мрачного вида со стволами в руках. Как на очень диком Западе. Не известно, чем мог закончиться контакт с этой публикой, но тут из дома, что выглядел лучше сохранившимся, вышел не кто иной, как сам Эдуард Прокоп, в отличие от других обитателей поселка гладко выбритый, пахнущий дорогим одеколоном, в белой импортной футболке, через которую эффектно переброшена портупея с ТТ. Выйдя на дорогу, он властным жестом остановил вездеход. Узнав Прокопа, Володя несколько успокоился, вышел из вездехода, поздоровался с ним, немного поболтал о ранних морозах, охоте, полевом сезоне. Потом Прокоп попрощался с ним за руку и пошел домой, дав отмашку остальной публике, внимательно следящей за этой встречей. Небритые вооруженные типы тотчас послушно разошлись по домам, и Володя с изрядным чувством облегчения погнал вездеход дальше.
А через два года я с изумлением и ужасом узнал, что за Эдуардом тянется кровавый след. Когда он попался, на следствии выяснилось следующее. Поработав немного с кайлом и проходнушкой, Прокоп быстро решил, что это не его удел. Присущая ему властность выдвинула его в некоторое подобие бригадира нелегальных добытчиков. Обзаведясь деньгами и пресытившись жизнью в таежном поселке-призраке, он вернулся в Усть-Неру в качестве перекупщика «рыжухи». А потом метастазы вседозволенности эпохи криминального либерализма разрослись в нем настолько, что расплачиваться с бедолагами, приносившими ему мешочки с золотым песком на продажу, он стал из своего ТТ. Происходило это на окраине Усть-Неры, трупы жертв он со своим подельником вывозил в ближайший лес. На его несчастье, один из застреленных оказался поразительно живучим. Придя в лесу в сознание, он сумел доползти до дороги, где его подобрали и живым довезли до больницы. Самое невероятное, что подельником Прокопа оказался Володя Козлов, наш экспедиционный работяга, доселе жизнерадостный приветливый мужик с широким улыбчивым синеглазым лицом Деда Мороза с новогодней открытки. Если исходить из библейской философии, что человеческие души — поле битвы добра и зла, то следует признать, что в 90-е годы Добро на этом поле было изрядно бито…
Главным просчетом Прокопа было то, что он стал волком-одиночкой. Иные его более дальновидные коллеги из милиции не увольнялись, в тайгу не уходили. Оставшись при должностях и кабинетах, они просто установили свой контроль над нелегальным оборотом золота, немало в этом преуспев. Для них вывод золотого промысла из «тени», о чем так много говорят в последнее время, — кость в горле.
ЗАГАДКА СИЗОГО
Обретя репутацию знатока местного россыпного золота, я несколько раз проводил сравнительный анализ металла, попавшего в милицейские уловы, составляя заключение о наиболее вероятном месте и способе его добычи. Доводилось без огласки консультировать и другую сторону, всегда вызывавшую у меня сочувствие и уважение к невероятному упорству этих людей.
Однажды знакомый добытчик представил для авторитетного суждения самый странный россыпной металл, какой мне довелось увидеть. Добыт он был вручную в бортах полигона и «голове» отвала породы, промытой годом раньше артелью старателей в ручье Сизый — глухом, безлюдном месте на левобережье реки Митрей-Онгохтах в соседнем Момском районе. Про эту россыпь говорили, что в ней практически не было «песка» — мелкого золота, преобладающего в любом другом известном мне месторождении. Почти весь добытый металл, очень богатый по содержанию, состоял из самородков золота с высоким содержанием серебра, весом от грамма до килограмма.
Когда Юра показал свой металл, я с ужасом подумал, что ему стала лишней его голова. В Усть-Нере уже был один умелец, приноровившийся «разбавлять» золотой песок каплями бронзы, расплавленной автогеном, и продавать эту смесь ингушам. Некоторое время это сходило ему с рук, но потом его выловили в Индигирке. Опознавать умельца его сожительнице пришлось по штиблетам, поскольку голова отсутствовала.
Передо мной лежали довольно крупные комковатые частицы странного металла бледно-желтого цвета с зеленоватым и красноватым оттенком, из которых торчали черные и темно-бурые геометрически правильные призматические кристаллы, напоминающие обломки каких-то деталей. При погружении металла в азотную кислоту началась бурная реакция, для золота совершенно неуместная, раствор тотчас окрасился в ярко-зеленый цвет. Приглядевшись повнимательнее, я разглядел многочисленные красные частицы меди. При их выщелачивании в кислоте поверхность металла обрела пористый губчато-ямчатый облик.
Добытчик истово клялся, что никакой «химии» здесь нет, это натуральный металл с отработанного полигона. Поразмыслив, я ему поверил. После обработки кислотой металл принял нормальный желтый цвет с ярким металлическим блеском. Выпросив за работу один граммовый комочек, позже я отдал его знакомым минералогам. Оказалось, что золото имеет пробу 500-600 (в минералогии такой природный сплав золота и серебра называют электрум), насыщено самородной медью и кристаллами рутила — оксида титана, замещенного магнетитом.
Медистое золото в срастании с магнетитом встречается на восточном склоне Урала среди зеленокаменных магматических пород — базальтов, змеевиков, габбро. Но на Сизом нет ничего похожего. Срастание серебристого золота с рутилом — редкое явление. Описано оно в вулканических месторождениях Бая-Сприе и Бая-Маре в румынской Трансильвании. Но вулканических пород на Сизом тоже нет, да и не близко течет этот ручей от родины графа Дракулы. Если верить картировавшим этот распадок геологам-съемщикам, здесь вообще ничего нет, кроме глубокой V-образной расщелины, выпаханной древним ледником, с днищем, усеянным огромными валунами, и с крутыми склонами, сложенными однообразными песчаниками. Откуда же взялись эти самородки, не имеющие аналогов на планете? До конца дней в моей голове не занозой, а гвоздем будет сидеть эта загадка.
ЧУУГУН
Есть в якутском языке слово «чуугун», для русского уха вроде бы знакомое, но звучащее странновато. В переводе это не что иное, как сковородка. И есть забытая Богом и людьми речка с таким же названием — правый приток Антагачана. В поперечном профиле ее долина и впрямь напоминает сковородку — широкое плоское днище с крутыми бортами. Примечательна она необычной россыпью, состоящей из двух струй. В низовье золото крупное, высокопробное, хорошо окатанное, в верховье, отделенном непролазной буреломной тайгой, оно пылевидное, с большой примесью серебра, зато с высоким содержанием в речном галечнике. В далекие уже 60-е годы верховье было отработано старателями, и, говорят, с замечательным результатом. С тех пор в эту глухомань забирались только нелегалы. Единственная дорога сюда по плато на левобережье речки давно превратилась в сплошные непроходимые ухабы, преградившие путь милицейским «уазиком». А ногами человек, одержимый целью, пройдет везде. Даже если он доверху нагружен досками, кайлами, ломиками и продуктами на месяц работы.
В конце октября 1994 года, уже по приличному морозцу, я решил обследовать эту долину — на будущее. В путь отправился на бульдозере, транспортном средстве медленном, но верном, ведомом многоопытным немолодым горняком Володей Никитиным. Втиснувшись вдвоем в тесную кабину, с нудной тряской покатили по камням замерзших долин, к зиме потерявших воду.
На правый водораздел Чуугуна поднялись уже к вечеру. В холодном сиреневом свете предзакатного неба темный проем долины выглядел мрачным. Особенно неуютно стало от мысли о необходимости спуститься (а потом желательно и подняться) по крутому склону с углами, местами превышающими 30 градусов. Единственным притягательным местом на дне ручья казались черные точки домиков, построенных среди леса тридцать лет назад. Утешало также отсутствие дыма над ними. Встречаться с возможными обитателями, совершенно не нуждающимися в свидетелях своего пребывания в золотом распадке, желания не было.
Преодолев внутренние колебания, покатили вниз. На крутом перегибе склона бульдозер начал стремительно набирать скорость, несмотря на выжатый до упора тормоз. Пришлось Володе отжать вес трактора на штоках отвала, врезавшись в склоновый щебень. Дальше мы помчались вслед за гремящим каменным потоком, все же замедлив свое пугающе быстрое движение, и плавно выкатили на нагроможденный нами конус щебня, своевременно засыпавшего двухметровый уступ в подножье склона. Вытерши пот со лба, поехали смотреть жилье на ночлег.
По дороге в последних бликах дневного света я разглядел следы недавней летней активности тайных добытчиков — полузасыпанные снегом закопушки на плотике долины, свежие рытвины в отвалах, пару проходнушек. Подъехав к заброшенному поселку, присмотрели домик с уцелевшими окнами и дверью. Неясная тревога, исходящая от самой потемневшей долины, побудила меня открыть дверь осторожно, прикрываясь ею. Ничего страшного за ней не оказалось, Володя даже посмеялся над моей чрезмерной предусмотрительностью. Однако он посмеивался, а сам стоял в сторонке. Потом, посерьезнев, одобрил мои действия и рассказал историю о самостреле, настроенном на посторонних в таком же зимовье в подобном распадке.
В избушке стояли две старые панцирные кровати, прикрытые тряпьем, а главное, была добротная печка, совершенно не лишняя при ночном морозе под тридцать. Заготовив дров на развалинах других домов, попытались уснуть, однако избыток адреналина в крови после скоростного бульдозерного спуска среди скал воспрепятствовал этому. А еще казалось, что в морозной тьме разлита чья-то невидимая неприязнь к незваным гостям. Чтобы скоротать ночь, несколько раз ставили чайник. Володя потчевал меня бесчисленными старательскими историями, в которых перемешаны суровые порядки артелей, самородки, медведи, люди, не боящиеся ножа и ломика, воровство, смерть, удача, кутежи, деньги и их утрата.
Выйдя в очередной раз наружу, я вдруг заметил в небе странное свечение — серебристое мерцание ночного воздуха в стремительно расширяющейся полусфере над западным горизонтом. Никогда не верил раньше и не верю сейчас ни в какие НЛО инопланетного происхождения. Зачем они нужны, когда на Земле с избытком своих собственных чудес и загадок. Возможно, причуда атмосферной оптики высоких широт отразила через тысячи километров пламя не афишируемого старта ракеты где-нибудь в Плесецке или на Диксоне. От такого зрелища и вовсе исчезли остатки сонливости.
Утром долина показалась более приветливой и симпатичной. Внимательно осмотрев старые разработки, я почувствовал знакомый симптом — подспудную уверенность, что здесь можно еще работать и работать. Володя разворошил по моей просьбе ножом бульдозера мерзлый галечник в подножье невысокого речного обрыва. Набрав обломки грунта в мешок, я водрузил его в кабину, и мы медленно, очень медленно поползли вверх по склону. Поднявшись на водораздел, с чувством изрядного облегчения оглянулись на покинутую долину и мелкой трусцой поехали на свою базу. Когда я промыл оттаявший у жаркой печки грунт с Чуугуна, желобок на дне лотка покрылся блестящей бледно-желтой пылью мелких золотин. Словно Млечный Путь в ночном небе.
МИЛИЦЕЙСКОЕ ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ
В один промывочный сезон у нас на участке завелся воришка. Тайком поставив незатейливую в исполнении, но достаточно эффективную ловушку, он кое-что насшибал для себя из промприбора. Потом он отпросился на неделю в Усть-Неру, а через пару дней знакомый опер сообщил нам сведения от своих информаторов, что наш труженик по кличке «Барак» продал скупщикам килограмм самородкового золота. Взять его с поличным не удалось, осталось только уволить по недоверию.
Осенью, придержав в ожидании роста цены на золото довольно большое для нас количество металла, я потерял спокойный сон. Тот же знакомец передал нам предупреждение, что разобидевшийся после увольнения труженик предложил каким-то темным личностям идею налета на наш участок, представив его как легкую добычу в отличие от золотоприемных касс больших артелей, которые имеют более серьезную охрану. И примерно обрисовал, как это будет выглядеть: ночью на «КамАЗе» подкатят вооруженные ребята, обойдут кругом место моего обитания, плеснут по углам бензина, чтобы был сговорчивее, и предложат самому в избежание поджаривания смирно выйти наружу с ключами от кассы.
И в одну не очень прекрасную октябрьскую ночь я просыпаюсь от звука приближающегося мотора, не нашего, поскольку все наши машины стоят в гараже. В ночной тайге звук разносится далеко, поэтому сначала я успокаиваю себя, что это, наверное, машина наших соседей из крупной артели Богатырь, что базируется ниже по реке Интах. Нет, звук явно ближе, чем база соседей, более того — стремительно приближается. Вот уже можно распознать звук «КамАЗа», и даже не одного, а двух. Едут к нам. Значит, нас не зря предупредили.
Слышу, что во всех наших балках никто не спит. Несмотря на неразглашаемую секретность милицейского предупреждения, все откуда-то знают о возможности визита незваных гостей. Из-за закрытых дверей слышен гомон встревоженных голосов, но наружу никто не выходит.
Меня охватывает злая решимость. Мы горбатимся на полигоне, на раздолбанных, старых бульдозерах елозим по мерзлоте, по грамму выдираем из нее «рыжуху», а они приперлись со стволами и бензином для острастки. Чтобы сам покорно вынес им ключи. Нет уж, ребята!
Прячусь с пятизарядкой, заряженной картечью, в тень от дома. Сейчас они влетят на базу, остановятся посреди балков, в глаза им будет светить прожектор, а меня во тьме не видно. С 10-15 метров промахнуться невозможно. Первый же налетчик, с оружием выпрыгнувший из машины, тут же и ляжет. А потом видно будет, война план покажет.
На крутом вираже «КамАЗы» разворачиваются у въезда на базу, лихо тормозят напротив моего укрытия. На ночном морозе по спине струится пот, ствол вскинут, предохранитель сброшен, палец на курке.
И тут на меня накатывает такое облегчение, что руки и ноги враз становятся ватными: из кабины не выпрыгивает упругим движением уверенного в себе хищника, а вываливается кулем пьянющий якут. Или эвен. И все остальные в кабинах такие же. Снова, как и на речке Фарт двумя годами раньше, при виде местных физиономий гора падает с плеч. Это кто угодно, но только не налетчики.
Чувство облегчения мгновенно разносится по всей базе. Из дверей на улицу выскакивают осмелевшие любопытные. Завидев людей (я по-прежнему прячусь в тени, теперь уже от смятения за свою недавнюю готовность применить оружие против случайных бедолаг), заезжие якуты, с трудом ворочая языком, спрашивают, где они, однако, находятся. Оказывается, это колхозные шофера из Сасыра, что на реке Моме, за тридевять земель отсюда, получили в Якутске новые машины и гонят их домой. На слиянии Антагачана и Интаха спьяну и впотьмах спутали направление и ушли влево, а надо было прямо. Еле стоят на ногах, но как лихо гнали машины посреди ночной тайги! Им объясняют, что они ошиблись на развилке дорог, и те уносятся прочь. Успокоенный поселок быстро затихает. Через пару дней, глядя в зеркало при бритье, обнаруживаю у себя в волосах первые серебристые нити.
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Башкирия, где я живу уже восемь лет, — замечательное место. И для жизни, и для работы, и для души людей, не заскорузлых до нечувствительности к красоте окружающего мира. Но ностальгия по Северу — не досужий вымысел и не журналистская красивость. Это что-то вроде «ломки», когда вдруг иссяк привычный эмоциональный наркотик. Обостряется эта ломка обычно весной, когда в криках перелетных птиц тебя вдруг охватывает привычная радостно-смутная тревога в предчувствии событий и испытаний грядущего сезона. И хочется лететь вслед за птицами над необъятной страной туда, где и снег растает нескоро, и зима придет раньше, чем в умеренных широтах.
А потом приходит трезвое понимание, что теперь наступила другая жизнь. Более прагматичная, более расчетливая, более осторожная, более скупая на эмоции. В повседневной суете и заботах постепенно гаснет это неясное волнение. Но иногда приходит непрошеная гостья — память об инопланетных горах, равнинах, реках, удивительных событиях и необыкновенных людях. Среди бела дня урбанистический пейзаж перед глазами может вдруг качнуться, поплыть, и вместо кирпично-панельных коробок перед глазами встанут призрачные всполохи зеленоватого света в облаках над холодно-синим горным озером. Сверкающее на солнце золото осенних лиственниц на склонах могучих хребтов. Непостижимо клубящееся сияние неба в разрыве низких грозовых туч над ущельем, словно Дыра Времени на грани настоящего и прошлого. Оранжево-багровые блики ночного света в стремительных струях воды. Радужная колоннада над вершинами, с которых порыв ветра сбросил искристую снежную пыль. Шеренги суровых каменных воинов, высеченных неутомимым скульптором — Природой на вершинах гранитных гольцов. Идущие за горизонт цепи гор, освещенные сиреневым мерцанием стылого неба. Лица людей, которых уже не суждено увидеть. Сквозь шум уличного движения пригрезится свист ветра в расщелинах скал, гулкий топот бегущего оленьего стада, рокот камней в горном потоке, а в неоновом мельтешении рекламы — мерцание заветных минералов.
Сколько подобных мне людей рассеяно по стране? Приученных работать больше лошади, потому что в этом найден смысл жизни. Способных с привычной невозмутимостью переносить холод Арктики и зной пустынь, давно разучившихся удивляться невзгодам и опасностям. Лишь о
hakas- Количество сообщений : 1560
Географическое положение : Хакасия
Дата регистрации : 2008-03-15 -
Re: РАССКАЗЫ ИЗ ИНДИГИРСКОГО РЮКЗАКА
OSIRIS Чт Фев 28, 2013 5:06 pm
http://www.stena.ee/blog/otchet-za-polevoj-sezon-2012-g
OSIRIS- Количество сообщений : 70
Дата регистрации : 2010-11-22
Re: РАССКАЗЫ ИЗ ИНДИГИРСКОГО РЮКЗАКА
Slav Вт Дек 17, 2013 5:43 pm
[bФантазии на тему добычи самородков][/b]
https://www.proza.ru/2013/11/24/1834
https://www.proza.ru/2013/11/24/1834
Slav- Количество сообщений : 189
Дата регистрации : 2008-05-25
Золото :: Золотодобыча :: Книги о золоте
Страница 1 из 1
Права доступа к этому форуму:
Вы не можете отвечать на сообщения